Строки Бодлера:

«Безумье, скаредность и алчность и разврат

И душу нам гнетут, и тело услаждают…

Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья

И, смело шествуя среди зловонной тьмы,

Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы

Без дрожи ужаса хватаем наслажденья;

Как грудь, поблекшую от грязных ласк, грызет

В вертепе нищенском иной гуляка праздный,

Мы новых сладостей и новой тайны грязной

Ища, сжимаем плоть, как перезрелый плод»

(Baudelaire, 1982, р. 5),[10]

можно прочесть как комментарий к следующей картине из «Одиссеи»:

«Им подала она. Выпили те. Цирцея, ударив

Каждого длинным жезлом, загнала их в свиную закутку.

Головы, волосы, голос и вся целиком их наружность

Стали свиными. Один только разум остался, как прежде.

Плачущих, в хлев загнала их Цирцея и бросила в пищу

Им желудей и простых и съедобных и деренных ягод —

Пищу, какую бросают в грязи почивающим свиньям».

(X: 237–243)

Таким образом, недоверчивое отношение к этому обману со стороны анимы представляет одну из сторон попечительства Гермеса в этот опасный момент странствия на стадии лиминальности середины жизни. Более того, «идея» творческого, а не только защитного общения с анимой-чародейкой приходит в голову Одиссея благодаря появлению Гермеса. Гермес дает Одиссею совет, как можно избежать опасности вовлечения в свинское существование и с выгодой использовать встречу с богиней.

В нашем «сновидении» Гермес появляется не только как отражение своевременной недоверчивости Одиссея, но и как бог, который осуществляет свое попечительство над ним через передачу ему того, что он не мог бы получить для себя. Итак, что же представляют дары Гермеса Одиссею, если считать их своевременными дарами бессознательного в переходный момент середины жизни мужчины, когда необходимо справиться с анимой?

Во-первых, моли.[11]Ученые разошлись во мнении относительно того, корень какого растения имеется в виду, хотя и согласны с тем, что он связан с колдовством. Я склоняюсь к мнению ученых и ботаников, которые определяют моли как разновидность средиземноморского чеснока (Allium victorialis), который наделяется магическими свойствами (Rahner, 1971, р. 186). Это мнение сопрягается с общей темой настоящей главы – встречей с чарующей способностью и регрессивной тягой анимы в середине жизни.

Чеснок обычно ассоциировался в древности с колдуньями и колдовством. «Его клали на перекресток дорог и посвящали Гекате; кроме того, его носили путешественники, чтобы защититься от нее» (Funk and Wagnalls, 1972, p. 441). Поэтому Гермесов дар моли позволяет Одиссею установить связь с Гекатой, греческой богиней колдуний, колдовства, черной магии. Их связь через моли подкрепляется дополнительным сходством – храмы обоих богов располагались на распутье. Это сходство между Гермесом и Гекатой приводит к мысли, что то, что Гермес дает Одиссею для противодействия колдовству и колдовской силе Цирцеи, само в какой-то степени является колдовством. Успешное противодействие колдовству фигуры Анимы/богини на стадии лиминальности середины жизни, несомненно, требует определенного сознательного сходства с ней, так что при встрече она не кажется совсем незнакомой, чужой, инородной и потому неизвестной в отношении ее поведения. Напротив, при встрече она кажется знакомой. Разум Одиссея должен вобрать в себя что-то от чаровницы-анимы-колдуньи, чтобы противодействовать Цирцее, не поддаться ей или ее силам. Гермес помогает Одиссею обрести это сходство с Цирцеей. Сделать это он может потому, что хорошо знает побуждения и желания, на которых зиждется ее способность к трансформации.

Если образ Гермеса представляет то, что можно назвать архетипом подозрительности или здоровой паранойей, связанной с его идентичностью как трикстера (трикстер всегда остерегается обмана), он, он также олицетворяет, как мы уже видели, прямую связь с побуждениями. Благодаря несомненной связи с желаниями и побуждениям Гермес способен обеспечить такую позицию, благодаря которой можно сознательно сопротивляться тяге анимы к регрессии. Для поимки вора нужен вор. Точно так же нужен колдун и волшебник, чтобы увидеть уловки колдуньи и уклониться от них.

Напомним о том, как анима искушала Юнга назвать его работу искусством, а его самого – художником. Чтобы понять эту чарующую и соблазнительную мысль и воспротивиться ей, Юнг должен был распознать источник побуждения (лицо, скрывающееся за голосом). Гермес приводит его к осознанию побуждения и его источника (лица анимы-чаровницы), обеспечивая тем самым защиту от бессознательного поведения, которое может быть инициировано в том случае, когда человек просто очарован им. Бессознательное обладает большой способностью очаровывать, потому что способно стимулировать отыгрывание, т. е. действие на основе бессознательно мотивированных желаний и вожделений.

Таким образом, при встрече с анимой в середине жизни моли представляет ту часть интегрированного Гермесова сознания, которая рассказывает вам о природе побуждения и его источнике, тем самым давая вам возможность противодействовать ему.

Но противодействие не является последним средством в общении с анимой в середине жизни. Ведь в конечном итоге она является душевной подругой. И совет Гермеса Одиссею идет гораздо дальше обеспечения его стратегией противодействия ухищрениям Цирцеи, хотя на самом деле этот акт осуществляется в первую очередь и имеет первостепенное значение. Поскольку Гермес хорошо знает Цирцею, ибо он сам волшебник и чародей («жезл держал он, которым глаза усыпляет у смертных, если захочет, других же, заснувших, от сна пробуждает», как сказано в XXIV песне «Одиссеи»: 3–4), он способен дать Одиссею совет не только по поводу способа противодействия ей, тем самым оберегая его в этом первоначальном, хотя и ограниченном смысле, но и в том, как использовать эту неминуемую встречу с чарующей анимой для дальнейшего продолжения странствия.

Встречу с анимой в середине жизни необходимо пережить, чтобы продолжить индивидуацию и перейти от лиминальности к следующей стадии – интеграции личности вокруг нового ядра. Уклонение, подавление или бегство с острова и объявление его враждебной и опасной территорией (в духе Еврилоха – неисправимого скептика и циника) означают прерывание процесса. Это приводит к мертвой точке в середине жизни в той же степени, что и уступкачарам Цирцеи. Эту остановку при переходе в середине жизни Юнг называл регрессивным восстановлением Персоны (Jung, 1966, § 254–259), что является достаточно реальной опасностью и нередким исходом «кризиса середины жизни». Еврилох представляет нам эту тенденцию к отходу от проблемы глубинного противодействия бессознательному и к соглашению с ним, и если бы Одиссей последовал этому паническому совету своего спутника, он обрек бы других своих товарищей на свинское существование и сам не выполнил бы одну из главных задач индивидуации в середине жизни.