«Скорость артиллерийского снаряда в настоящее время можно принять в 3000 ф[утов] в сек[унду], скорость [самодвижущейся] мины, в среднем принимаемая в 30 узл[ов], будет около 50 ф[утов] в сек[унду]. Дальность артиллерийского снаряда 120 каб[ельтовых], мины – 20 каб[ельтовых]. Снаряд проходит 20 каб[ельтовых] в 4–5 секунд, мина то же расстояние проходит в 4–5 минут.

В современных башнях выстрел 12-д[юймового] орудия производится через 40 секунд, в 120-мм – около 10–12 секунд. Для вторичного выстрела миной из аппарата на миноносце, в зависимости от его устройства, требуется от 15 до 30 минут, причем заряжание под выстрелами совершенно невозможно: миноносец должен выйти из сферы огня, зарядить свои аппараты и тогда только повторить атаку. Опыт войны доказывает, что повторная атака тем же миноносцем – вещь совершенно немыслимая, хотя бы чисто со стороны морального состояния участников атаки».

«Признается во всяком случае одна непреложная истина, являющаяся выводом из опыта всех последних войн: открытая дневная атака минными судами артиллерийских платформ невозможна и может быть допустима только после артиллерийского боя по отношению к противнику, элементы нападения коего и ход ослаблены».

«Вывод из всего боевого опыта следующий: самодвижущуюся мину можно применить только случайно, при отсутствии надлежащей охраны, и с весьма вероятным успехом [ – ] после боя на ослабленные боем суда для эксплуатации одержанной уже победы».

Столь обширные цитаты на столь специальную тему пришлось привести, поскольку автором их – тем самым талантливым моряком – был никто иной, как Александр Васильевич Колчак, а за прошедшие годы, при всем военно-техническом прогрессе, положение в минном деле еще не успело кардинально измениться. Как видим, собственные выкладки Колчака, подкрепленные примерами из различных кампаний, скорее подтверждали точку зрения, приписываемую Саблину (и даже в наиболее пессимистическом ее варианте), чем ей противоречили. Поэтому предположение Лукина – «доклад адмирала Саблина произвел на командующего неблагоприятное впечатление. Вероятно, тут и возникла мысль о необходимости сменить его. Ибо нельзя командовать оружием, в силу и успех которого не веришь сам», – выглядит не совсем верным: кроме воззрений на эффективность минных атак, между двумя адмиралами вставало и еще что-то…

По-видимому, сразу же сложилась ситуация, когда два человека, волею судьбы и начальства призванные к сотрудничеству, просто органически к нему неспособны. Саблин явно раздражал Колчака, который жаловался морскому министру Григоровичу: «… Из всех начальников контр-адмирал Саблин больше всего озабочивает меня своим пессимизмом и разочарованностью. У него все является невыполнимым, или не достигающим цели, или не оправдывающим риска и т. п.». Еще дальше пошел адмирал Смирнов, в воспоминаниях об Александре Васильевиче рассказывавший: «… Начальник минной бригады подал адмиралу Колчаку докладную записку, в которой заявил, что считает идею заграждения Босфора минами бесцельной, вредной и рискованной. Пришлось выполнять план без его участия» (особенно выразительно обвинение выглядит в сопоставлении с тем фактом, что именно Саблин был одним из первых, кто ставил мины в «предпроливной зоне» – еще 23 октября 1914 года!). Но нарисованный неприглядный образ сразу же развеивается при сопоставлении с биографией Михаила Павловича Саблина – строевого офицера, обстрелянного в трех войнах (начиная с «похода в Китай» 1900–1901 годов), хорошо известного своим мужеством, хладнокровием и выдающейся силою воли.

Служивший в Русско-Японскую войну на эскадренном броненосце «Ослябя», он тонул вместе с кораблем в Цусимском бою, но был поднят из воды на миноносец. «И он признавался мне, что долго, долго спустя, когда входил на палубу корабля… чувствовал, что ноги у него отнимаются», – писал о Саблине адмирал Пилкин. В принципе, было бы неудивительно, если бы офицер после такого смертельного риска и таких потрясений, как тогда говорили, «потерял сердце» и оказался неспособным к службе на корабле; и именно поэтому так важно приведенное свидетельство, которое говорит, в сущности, о силе духа Саблина, не только переборовшего слабость, но и неоднократно подвергавшего себя впоследствии превратностям морской войны и рисковавшего при этом жизнью.

Один из таких случаев произошел 11 сентября 1915 года, когда эсминцы «Счастливый», «Гневный» и «Дерзкий» под флагом Саблина неподалеку от Босфора встретились в море с «Гебеном» и сразу же попали под огонь всех его калибров. Не имея возможности подойти достаточно близко для минной атаки, адмирал стал зигзагами уходить из зоны поражения, ведя довольно бесполезный огонь из кормовых пушек.

«Миноносцы отвечали своими 100-мм орудиями, – пишет об этом бое Лукин. – Для “Гебена” это были детские мячики. Но это бодрило людей. Занятые стрельбой, они не замечали смерти, заглядывавшей им в глаза.

За них в эти глаза смотрел адмирал. Скрестив руки, стоял он на мостике, готовый привести в исполнение свой сигнал…»

Этот сигнал был лаконичен, суров и даже жесток: «В случае выбытия из строя одного [миноносца], с двумя другими иду в атаку». Мы уже знаем, чтó думал Саблин о перспективах минных атак в дневное время, и сейчас эта перспектива также, наверное, была для него безумием, самоубийством. Но сигнал, в сущности, провозглашал: я никого не брошу (а ведь один из его кораблей, получив повреждение, стал уже отставать!); погибнем все или никто – и если погибнем, то глядя смерти в лицо, в последней атаке, как подобает миноносцам. И решение адмирала было из тех, которые в горячке боя способны вдохнуть в сердца твердость, силу и волю к борьбе.

Заслуги Саблина и его мужество были хорошо известны – не случайно он одним из первых среди черноморских моряков уже 3 декабря 1914 года, через полтора месяца после начала войны на этом театре, был награжден Георгиевским оружием (Император утвердил приказ Командующего флотом 24 декабря) «за смелые действия на путях сообщения неприятеля с явною для себя опасностью», а 24 февраля 1915 года вошел в состав Думы Георгиевского оружия – органа, рассматривавшего представления к этой награде и выносящего решение об их соответствии Статуту (то есть был признан достойным оценивать подвиги других). И в контр-адмиралы капитан 1-го ранга Саблин был 18 апреля 1915 года произведен «за отлично-усердную службу и труды, понесенные во время военных действий».

Похож ли этот человек на ноющего пессимиста, изображенного Колчаком и Смирновым?! Задаваясь таким вопросом, можно предположить, что Саблин просто отличался скептическим складом ума, заставлявшим прежде всего обращать внимание на возможные сложности и отрицательные стороны любого нового предприятия. Это отнюдь не исключало ни честного исполнения адмиралом своего долга, ни проявлений инициативы; но в соприкосновении с азартным, порывистым и нетерпеливым характером Колчака сдержанность и скепсис Саблина давали такую гремучую смесь, от которой могло не поздоровиться не только обоим адмиралам, но и окружавшим их подчиненным. К тому же, по свидетельству Лукина, «крутой и прямолинейный нрав адмирала Саблина был всем известен», а о темпераменте Колчака мы уже достаточно наслышаны.

К деловым спорам и разногласиям могло примешиваться и чувство взаимной ревности. Саблин не случайно говорил, что занимался вопросом о применении мин «всю свою жизнь»: он действительно был профессиональным минером с завидным стажем и опытом. Он окончил Минный офицерский класс, еще с 1898 года состоял минным офицером 1-го разряда, в 1893–1906 годах плавал на миноносцах, минном транспорте «Дунай», минных крейсерах «Казарский», «Гридень», «Абрек», минным офицером на эскадренном броненосце «Чесма», канонерской лодке «Кубанец», крейсерах «Память Меркурия», «Россия», «Дмитрий Донской», на «Ослябе»… По специальности довелось ему служить и на сухопутьи – во время «китайского похода», будучи офицером «Дмитрия Донского», он «в отряде Генерал-Маиора Волкова при занятии крепости “Шанхай Гезан”… уничтожал там фугасы и минные заграждения».