Условия текущей войны таковы, что многим участникам ее не приходится непосредственно сталкиваться и даже видеть неприятеля; боевые действия занимают сравнительно короткие промежутки времени, особенно в условиях современной морской войны, где решительные бои, протекающие с громадной напряженностью и силой, длятся несколько часов, предшествуемые месяцами длительной и сложной подготовительной работы…

В этом конечном результате общей работы находится удовлетворение и сознание исполненного долга каждого ее участника, независимо от того, применял ли он оружие непосредственно или подготовлял это применение.

И я, как командующий флотом, обращаюсь к личному его составу не с призывом к подвигам и боевой деятельности, ибо верю, что этот призыв не нужен и каждый в бою исполнит как только может лучше свои обязанности; я был свидетелем в первый день своего командования, как больные, находившиеся в лазарете линейного корабля “Императрица Мария”, бросили койки и заняли места по боевому расписанию по сигналу боевой тревоги, и для меня ясно, как будет вести себя личный состав Черноморского флота в боевой обстановке, но я призываю всех к повседневной тяжелой будничной работе и труду, часто незаметному, не вознаграждаемому, не дающему сразу результатов, но необходимому, и без которого немыслимы ни успешная боевая деятельность флота, никакие операции, ни достижение конечной цели войны – победы.

Подготовительный военный труд и работа, как и боевая деятельность, из него вытекающая, должны определяться одними и теми же свойствами: применением полного напряжения сил участников этой работы для выполнения ее наилучшим образом в кратчайший срок, ибо в военное время нет других работ и военное дело не допускает посредственных качеств работы или промедления в ее выполнении; всякая работа военного времени есть работа срочная; взаимной поддержкой, определяемой согласованностью и внутренней связью одной работы с другой в отношении средств и времени, что является предметом особого внимания и обязанностью каждого начальника или руководителя; тайной или секретностью, обязывающей каждого участника военной работы не сообщать ни о положении ее, ни о целях, ни о ее результатах.

Выполнением порученной работы в указанном духе, соединенным с настойчивостью и упорной решимостью доводить всякое дело до конца, жертвуя при надобности своими личными интересами для дела, каждый выполнит свой долг и обязательства перед Государем Императором и Родиной, так же как и тот, кому выпадет счастье сделать это с оружием в руках, при орудии или минном аппарате, на мостике, в боевой рубке, машинном или кочегарном отделении корабля.

Наступает третий год войны, и та работа, о которой я говорю, для многих становится тяжелой, многие испытывают усталость и тяжесть ее, но отдыха нет, не будет и не должно быть до окончания войны, достойного нашего Верховного Вождя и Великой Родины нашей.

В твердой вере, что Господь Бог, творящий ныне Свой суд над народами, не оставит нас Своей помощью, пусть каждый почерпнет силы для бесповоротной решимости продолжать свою военную работу до конца, время которого мы не знаем, но который должен быть победой».

Даже если сам Колчак не всегда соответствовал предъявляемым здесь требованиям (он все-таки был слишком нетерпелив, порою до неуравновешенности), приказ этот демонстрирует глубокое понимание его автором особенностей службы, при которой военно-морские силы значительную часть времени находятся как бы в состоянии сжатой пружины, вне прямого соприкосновения с противником. Задача, поставленная Александром Васильевичем себе и своим подчиненным, в сущности сводится к тому, чтобы «пружина» не «деформировалась» в условиях мнимого бездействия, не утеряла «упругости» – боевого духа, профессионализма и строгой дисциплины, столь необходимых для успешного ведения боевых действий. Добавим к этому выраженное Колчаком в те же месяцы убеждение, что «основные черты воинского созерцания находят себе полное подтверждение в основаниях христианской религии», а «военный человек не может не быть человеком религиозным и верующим» (здесь нет тавтологии: Александру Васильевичу мало абстрактной веры деиста, фаталиста, агностика – речь идет именно о воплощении веры в конкретных формах религии; может быть, примерно о том же говорил во время войны и генерал Алексеев: «а я вот счастлив, что верю, и глубоко верю, в Бога и именно в Бога, а не в какую-то слепую и безличную судьбу»); добавим заботы адмирала о духовном окормлении и религиозном просвещении матросов и его требование, чтобы корабельный священник был «ближайшим помощником командира в деле воспитания всех чинов корабля», – и, думается, это обрисует нам в основных чертах взгляды Колчака на психологию военно-морской службы и ее духовное содержание.

А в связи с этим уместно задуматься и над следующим вопросом. Общим местом в рассуждениях о причинах и ходе Февральского мятежа 1917 года и кровавых событиях в Балтийском флоте стало указание на то, что матросы в условиях вынужденного зимнего бездействия оказывались подвержены антиправительственной агитации и в мятежные дни сыграли роль горючего и даже взрывчатого материала огромной силы. С другой стороны, Черноморский флот, как известно, сохранил душевное здоровье намного дольше; так уместно ли объяснять последнее обстоятельство только «климатическими» различиями (на Юге навигация, естественно, намного более продолжительна, а бездействие, соответственно, – короче), или здесь в какой-то мере сказались и понимание Командующим флотом Черного моря психологии своих подчиненных и забота о сохранении их духовного здоровья?

Но вернемся к летним месяцам 1916 года. В приведенных нами приказах Колчак не говорил вслух о планах, связанных с Босфором и подготовкой десанта, но офицеры Черноморского флота, конечно, понимали, к чему клонились предпринимаемые Командующим меры. А сущность этих мер, как и сомнения в их целесообразности, с которыми приходилось встречаться и для которых предстояло разрабатывать контраргументы, были позже подробно изложены адмиралом Смирновым:

«Существовало распространенное мнение, что минные заграждения, не обороненные постоянным присутствием вооруженной силы (кораблей, находящихся в море), могут быть без особого труда вытралены неприятелем, а так как вследствие удаленности нашей главной базы флота [ – ] Севастополя [ – ] на 260 миль от Босфора мы не можем постоянно держать достаточной силы в море у Босфора, то наше минное заграждение не может быть действительным. Кроме того, поставленные нами мины стеснят в будущем вход нашего флота в Босфор в тот момент, когда мы будем вести операцию по завладению Босфором, далее [ – ] наши мины стеснят действия наших же подводных лодок у Босфора, наконец, операции по постановке мин крайне рискованны и вызовут у нас большие потери, так как берега у Босфора укреплены сильными артиллерийскими батареями. Все эти соображения, конечно, имели значение, но рассуждения адмирала Колчака были таковы:

1) Ставить мины в таком большом количестве, чтобы неприятель не успевал их вытраливать. Для этого приспособить мелкосидящие суда, чтобы ставить мины на тех же местах, где они уже были поставлены раньше.

2) Весь флот разделить на две или три группы, чтобы одна группа судов постоянно держалась в море и наблюдала за Босфором.