общем, примерно о том же, что начал в «Полигонах». Тоже Север, но обстоятельства другие. И тоже поиск смысла своей деятельности и всей жизни.

— Название уже есть?

— Названия еще нет, — соврал я, зная, какое значение она придавала тому, чтобы оно с самого начала было определено и задавало весь ход работы.

Эту новость Вика проглотила молча. После паузы спросила:

— А когда думаешь закончить?

Ей во всем нужна была определенность — даже там, где ее не могло быть.

— Надо бы скорее, — вздохнув, сказал я. — Иначе когда писать эти чертовы сценарии и пьесы?

— А когда собираешься спустить на воду судно?

— Как только сумею приобрести готовое. Построить по своему проекту никак не получится — очень дорого и долго. Надо еще организовать перевозку, доставку в порт, оформление документов для плавания по нашим, можно сказать, внутренним морям. А о том, чтобы мне разрешили выйти в океан, я и не мечтаю.

— Зачем тебе океан?

— Пошел бы себе на Таити.

— Раньше ты не скучал без тропической экзотики.

— Ну, все меняется. Когда-то ведь надо и погреться. В Арктике и летом не всегда тепло.

— Стареешь, старик!

— Старею, старуха! Это бесспорно. Уже начинаю бояться, что не все успею додумать, что надо. Раньше, сама знаешь, этим не страдал.

— А что вдруг начало волновать?

— Да все то же, только по-другому. Появляется необходимость кое-что пересмотреть.

— Что? Смысл жизни?

— В общем, да, хотя и не полностью. Но я уже осознал, что смысл жизни человека, как он его представляет, исходя из своих интересов, — это одно, а то, ради чего человек был создан природой или Богом, — это совсем другое!

— Разве?

— Ну, начать с того, что тебя и всех твоих предков не спрашивали, хотят ли они, чтобы их родили. Свои собственные, осмысленные желания и цели возникают или определяются потом. Но ведь для чего-то и кем-то была затеяна вся человеческая порода, точно так же, кстати сказать, как и любая другая? И опять-таки ни одну из пород ни о чем не спрашивали. А какое-то предназначение дали. Какое — еще надо понять. Знаем-то по существу только одно — плодитесь, размножайтесь. А тоже ради чего? Беспредельно — не получится. Можно лишь потеснить, истребить другие породы, а потом что? Помереть? Неет, здесь тайн выше крыши.

— Уж не думаешь ли ты их узнать?

— Конечно, не очень надеюсь. Но хотя бы подступиться хочу. Это-то ты мне разрешишь?

— Смотря к чему собираешься подступаться. У нас ведь марксизм-ленинизм.

Замечание было уместным. Я подтвердил:

— Конечно! На все случаи жизни, но только не моей.

— Стоит ли связываться? Тут — идеология, сквозь нее не пробьешься.

— А я и не сквозь.

— Это как?

— Не буду я говорить, что то-то и то-то верно, а то-то и то-то — нет. Лучше дам возможность самим об этом догадываться после чтения текста, а в нем не будет никакой ереси и крамолы. По крайней мере, я так хочу. В конце концов, какая главная задача у литературы, кроме создания образов? Пробуждать мысль у читателя. Причем его мысль может быть не совсем такой или даже совсем не такой, какой была мысль автора. Разве не так?

Вика смотрела на меня несколько озадаченно, потом изрекла:

— Что-то раньше в тебе не было видно самодеятельного философа.

— А теперь видно?

Она пожала плечами:

— Может быть. Только вот мой совет: будь поосторожней с обобщениями. Перестать быть издаваемым у нас очень легко.

Я кивнул.

— Отчего, старуха, ты стала наперед беспокоиться обо мне? Или разжалобил?

— Ты — МЕНЯ? Очень надо! Я только хотела предостеречь.

— Ну, и на том спасибо. Кстати, мать, у тебя такое чудное кимоно, что его ежечасно хочется с тебя снимать. Пойдем?

— Ты теперь постоянно такой прыткий?

— Я всегда был такой прыткий. Ты просто забыла.

Говоря это, я подвинулся к ней и вновь запустил обе руки под японский халатик.

— Глеб, не хулигань.

— Это ты называешь хулиганством?

— Нет, я все твое поведение считаю хулиганством.

— Это почему же?

— Это потому, что я тебе давно не жена, и потому, что ты живешь с другой женщиной.

— И это потому, — продолжил я, — что отнятое от Люды тебя отнюдь не беспокоит, а, возможно даже радует. В самом деле, что плохого, Вик, что между нами не все кончилось? Мы же не выдумываем страсть, она сама себя проявляет. Вот, посмотри.

Она посмотрела и не стала спорить. И еще на пороге спальни сбросила с себя кимоно.

Потом я довольно долго лежал рядом с уснувшей Викой и думал о ее ревности к Люде. И о том, как ей приятно взять теперь реванш. С моей стороны все происходившее не было хулиганством ни по отношению к Вике, ни по отношению к Люде. Я ничего ни у кого не крал, ибо не имел никаких обязательств. Более того, я не требовал верности ни от Вики, ни от Люды. Право слово, свобода порой бывала не только хороша сам по себе, но еще и тем, что удобна. Внезапно и бурно проснувшееся во мне желание заставило еще раз задуматься, так ли уж я был готов к отшельничеству, как мне казалось. С Людой жизнь, кстати, шла тоже довольно интенсивно — может быть, и не так, как в совсем молодые годы, но все же не вяло, далеко нет. Ей я тоже ничего пока не говорил о своих намерениях — все же впереди, до разлуки было еще полтора года, если, конечно, мы столько еще проживем вместе.

Вика проснулась не скоро.

— Ну что, хорошо пригрелся в чужой постели? — спросила она.

— Неплохо, — подтвердил я. — А как ты смотришь на то, чтобы я остался с тобой и на ночь?

— Что-то ты чересчур разбежался.

— И не говори — не могу остановиться.

— А в чем дело? Люды дома нет?

— Да, она уехала в Ярославль на неделю.

— Угу. Значит, мне предоставлена редкая честь заменить ее в постели?

— Разве дело в ее отъезде?

— Тогда что произошло? Что так усилило Вашу мощь? В Вашем-то возрасте. Мне бы хотелось разобраться в этом необычном явлении природы.

— Вы хотите сказать — в этой природной аномалии?

— Да, так, пожалуй, будет точнее.

— Что ж, от Вас у меня нет секретов. Никогда еще дама, обитающая в этом роскошном прекрасном замке, не распускалась столь пышной розой, как теперь. Ее прелести увеличились стократно. В основном я имею в виду их притягательность, а не только величину.

— Ах, вот чему она обязана!

— Да, разумеется! Я ведь только начал! Но готов доказывать и дальше — всю ночь напролет!

— Вот что я Вам скажу! — услышал я. — Вы очень самонадеянны, сэр!

— Напротив, мэм. Почтительнейшим образом прошу Вас сделать мне честь!

— Сделать Вам честь? А что сделаете для меня Вы?

— Все, на что способен, миледи! Я мечтаю со всей страстью послужить вам! Отблагодарить вас!