Он поставил молоко перед собачонкой, сам же достал из кармана небольшую фляжку, которую и осушил одном залпом.

— Вот это я понимаю! — с облегчением причмокивая губами, сказал он. — Простите, что заставил вас ходить понапрасну, но всему виной мое невежество. Откуда мне было знать, что я окажусь недостойным настоящего молока? Я начинаю думать, — продолжал он, украдкой поглядывая в сторону станции, — что и свежего воздуха я тоже недостоин. Мною овладевает тоска по лондонскому зловонию. Хочется уже назад, туда, где чернеет копоть моего счастливого детства и хлюпает под ногами родная лондонская грязь. А тут и воздух мне слишком прозрачен, и небо чересчур чисто. Да что там! Для того, кто привык к шуму уличного движения — грохоту кэбов, омнибусов, разномастных экипажей, здешняя тишина просто невыносима! Так что счастливо оставаться, мисс! Я возвращаюсь в Лондон.

Изабелла с нескрываемым разочарованием повернулась к Моуди.

— И это все? — спросила она. — Вы говорили, что он может помочь. Я уж было поверила, что он назовет нам имя преступника!

Шарон услышал это.

— Мисс, — сказал он, — назвать имя преступника мне так же просто, как назвать ваше имя.

— Тогда почему вы этого не сделаете? — потребовала Изабелла.

— Потому что время еще не подошло, мисс, — это во-первых. А во-вторых, назови я вора сейчас, при теперешнем раскладе, вы сами же сочтете меня сумасшедшим и скажете мистеру Моуди, что я обманом выманил у него денежки. Все идет своим чередом, мисс Изабелла, надо только немножко подождать.

— Это все слова, — возразила Изабелла. — Вы попросту не знаете, кто украл деньги, иначе бы вы назвали вора сейчас. — И, нахмурив милое личико, она повернулась уходить.

Шарон поплелся за ней. Даже этот толстокожий пройдоха почувствовал над собой непреодолимую власть молодости и красоты.

— Послушайте, — начал он, — давайте лучше расстанемся друзьями, а не то я умру от горя. Ну, хорошо, молоко в этом домике есть. А как вы думаете, перо, чернила и бумага у них найдутся?

— Конечно, — не оборачиваясь, бросила Изабелла.

— А немного сургуча?

— Полагаю, найдется и сургуч.

Старый Шарон положил на плечо девушки свою грязную пятерню, и, чтобы ее стряхнуть, Изабелле пришлось обернуться к нему лицом.

— Идемте, — сказал он. — Дабы вас ублажить, я согласен кое-что сообщить вам письменно.

— Почему письменно? — подозрительно спросила Изабелла.

— Потому, милочка, что я поверяю вам тайну, — стало быть, я и ставлю условия.

Десять минут спустя они все трое стояли в чистой, светлой комнате. Дома была одна хозяйка. При виде Старого Шарона бедняжка задрожала как осиновый листок. На протяжении всего ее безобидного существования род людской ни разу не представал пред нею в таком обличье.

— Господи помилуй, мисс! — прошептала она. — Как вас угораздило с этаким связаться?

По просьбе Изабеллы она достала сургуч и все, что нужно для письма, после чего попятилась к двери.

— Простите, мисс, — прошептала она, в последний раз бросив полный ужаса взгляд на странного гостя, — но я, ей-богу, не в силах видеть у себя в доме такое грязное страшилище!

С этими словами фермерша выскользнула за дверь и больше не показывалась.

Не обращая ни малейшего внимания на столь сдержанный прием, Шарон что-то написал на листке бумаги, вложил листок в конверт и запечатал его — за неимением ничего лучшего — мундштуком собственной трубки.

— Теперь вы, мисс, и вы тоже, — он с усмешкой обернулся к Моуди, — дадите мне честное слово, что ровно неделю, начиная от сегодняшнего дня, ни один из вас и пальцем не притронется к этой печати. Вот таково мое условие, мисс Изабелла. И не пытайтесь мне перечить! В противном случае вот свеча, вот письмо — я сейчас же его сожгу!

Спорить было бесполезно. Изабелла и Моуди пообещали ждать.

Учтиво поклонившись, Старый Шарон вручил письмо Изабелле.

— Когда неделя закончится, — сказал он, — вам придется признать, что я не так прост, как вы думали. Приятного вам вечера, мисс. Моська, пошли! Распрощаемся с этой нестерпимой чистотой — и домой, к лондонскому зловонию!

Он кивнул Моуди, лукаво взглянул на Изабеллу и, посмеиваясь про себя, вышел за дверь.

Изабелла молча повертела в руках письмо и обернулась к Моуди.

— Я бы вскрыла его прямо сейчас, — сказала она.

— Но вы же дали слово! — мягко упрекнул Моуди.

— Кому? — с чисто женской логикой возразила Изабелла. — Мистеру Шарону — этому противному, самодовольному старику? Не понимаю, как только вы доверились такому бесстыднику! Я бы ни за что не стала иметь с ним дела.

— Поначалу, когда мы с мистером Троем впервые пришли к нему, я тоже сомневался, — отвечал Моуди. — Но он дал нам тогда один совет — и мое мнение о нем несколько изменилось. Мне тоже очень неприятны манеры и наружность мистера Шарона — по правде сказать, даже совестно было везти его к вам. И однако же я не жалею, что прибегнул к его услугам.

Изабелла слушала его рассеянно. Она, видимо, хотела что-то сказать, но не решалась.

— Можно вам задать один нескромный вопрос? — начала она.

— Сколько угодно.

— Скажите… — Она замялась, но, собравшись с духом, продолжила: — Скажите, вы много заплатили мистеру Шарону?

Вместо ответа Моуди заметил, что пора возвращаться на виллу мисс Пинк.

— Ваша тетушка, наверное, уже беспокоится, — сказал он.

Изабелла молча повернулась и первая вышла из дома. Однако оказавшись снова на луговой тропинке, она возобновила разговор.

— Пожалуйста, не обижайтесь, — метко сказала она, — но, понимаете, я чувствую себя очень неловко. Получается, что вы тратите на меня свои сбережения, а мне ведь даже не из чего будет возвращать вам долг.

— Но мне не найти лучшего применения для моих денег! — горячо возразил Моуди. — Единственное, чего я страстно желаю в жизни, так это избавить вас от страданий. И если все мои труды принесут вам хоть минуту радости, я стану считать себя счастливейшим из смертных.

Изабелла подняла на него полные слез глаза.

— Вы так добры ко мне, мистер Моуди, — сказала она, протягивая ему руку. — Не знаю, как выразить вам свою благодарность!

— Это очень просто, — улыбнувшись, отвечал он. — Зовите меня Робертом, без «мистера Моуди».

В ответ она с покоряющей непосредственностью взяла его под руку.

— Будь я вашей сестрой, я называла бы вас только так, — сказала она. — И ни у кого на свете не было бы брата преданнее, чем мой.

— Скажите, есть ли надежда, что когда-нибудь я мог бы стать для вас дороже и ближе, чем брат? — спросил он, жадно вглядываясь в обращенное к нему лицо.