Ханна, до сих пор слушавшая молча, наклонилась, чтобы подбросить в огонь еще полено, а потом задернула шторы, чтобы отгородить комнату от сгустившейся за окном темноты.

– Ну, – сказала Лира, – по-моему, это… Спасибо вам! Надеюсь, я не покажусь вам неблагодарной. Спасибо, что спасли меня от наводнения… и вообще… Но все это так странно! И алетиометр… этот самый…

Она вытащила из сумки прибор, завернутый в черный бархат, и, положив на колени, развернула. Алетиометр засиял в свете ламп.

– Значит, раньше он принадлежал Бонневилю, человеку с гиеной, который за вами гнался? Ох, сколько всего надо переварить. А он его откуда взял?

– Это мы выяснили гораздо позже, – сказала Ханна. – Он украл его из одного монастыря в Богемии.

– Значит… мы должны вернуть его туда? – спросила Лира, и ее сердце сжалось при мысли о том, что придется лишиться бесценного инструмента, который помог ей войти в страну мертвых и отыскать обратный путь; который сказал ей правду об Уилле («Он убийца») таким способом, что она не потеряла к нему доверия; который не раз спасал им жизнь, и помог вернуть доспехи королю медведей, и сотворил добрую сотню других чудес. Пальцы Лиры невольно сжались на корпусе алетиометра и, не дожидаясь ответа, она поскорее спрятала его обратно в сумку.

– Нет, – сказала Ханна. – Монахи и сами украли его у какого-то путешественника, который имел неосторожность остановиться у них на ночь. Я целый месяц расследовала происхождение твоего алетиометра и пришла к выводу, что он веками переходил от одних похитителей к другим. И впервые за несколько столетий он сменил хозяина честно, когда Малкольм положил его тебе в одеяльце. Я думаю, что это сломало старый сценарий.

– У меня его тоже однажды украли, – вспомнила Лира. – И нам пришлось выкрасть его обратно.

– Он твой, – твердо сказал доктор Полстед, – и останется твоим на всю жизнь, если только ты сама не захочешь отдать его кому-нибудь.

– И все эти другие странные вещи, о которых вы рассказали… Эта фейри… неужели она была настоящая фейри? Или вы просто вообразили себе… Я хочу сказать, разве такое бывает?

– Настоящая фейри, – подтвердила Элис. – Она сказала, что ее зовут Диания. Она приложила тебя к груди и кормила своим молоком. Ты пила молоко фейри и осталась бы с ней навсегда, если бы Малкольм не перехитрил ее и не вытащил нас оттуда.

– Во время того наводнения на свет выплыло немало странного, – добавил Малкольм.

– Но почему вы мне раньше не рассказали?

Он как будто немного смутился. «Какое у него подвижное лицо», – подумала Лира. Сейчас он казался ей незнакомцем – словно она никогда прежде не видела его по-настоящему.

– Мы – в смысле, мы с Элис – все время говорили друг другу, что надо тебе рассказать, – признался он. – Но все как-то подходящего момента не было. Кроме того, доктор Карн взял с нас слово, что мы никогда не будем говорить с тобой о Бонневиле и обо всем, что с ним связано. Он сказал, что это важно для того, чтобы твое убежище оставалось надежным. Тогда мы его не поняли, только позже… Он хотел защитить тебя. Но теперь все меняется, и очень быстро. Дальше будет рассказывать Ханна.

– Когда я только познакомилась с Малкольмом, – сказала доктор Релф, – я поступила довольно безрассудно. Выяснилось, что у него есть отличная возможность добывать нужную мне информацию. И я воспользовалась случаем. В трактире своих родителей или где-то еще он иногда подслушивал разговоры, стоившие внимания. И еще я получала и передавала через него сообщения. Он рассказал мне об одной отвратительной организации – Лиге святого Александра, которая вербовала школьников, чтобы те доносили на своих родителей в Магистериум.

Лира уставилась на нее:

– Звучит, как… Как будто мы в шпионском романе. Трудно поверить.

– Еще бы. Но дело в том, что политическую борьбу приходилось вести тайком, анонимно и подпольно. Это были опасные времена.

– Значит, вот чем вы занимались? Всякой политикой?

– Вроде того. Но ты говоришь так, словно все это уже в прошлом. А на самом деле нет. Все продолжается. И в каком-то смысле стало даже труднее. Вот, например: сейчас в парламенте выдвинули на рассмотрение так называемый Билль об исправлении исторических аномалий. Это преподносится как обычная чистка законодательства – способ избавиться от множества старых установлений, лишившихся прежнего смысла или не имеющих значения в современной жизни. Таких, например, как неподсудность духовенства светскому суду, или право некоторых гильдий на отлов и употребление в пищу журавлей и лебедей, или право на сбор подаяния, закрепленное за некоторыми монашескими орденами, которые давным-давно распущены. Одним словом, старинные привилегии, которыми никто не пользуется уже много лет. Однако среди всего этого старья, подлежащего отмене, хитро запрятано и право на убежище для ученых, которое все еще тебя защищает.

– Защищает меня? От чего? – Лира заметила, что ее голос дрожит.

– От Магистериума.

– Но какое ему до меня дело?

– Этого мы не знаем.

– А разве в парламенте никто этого не заметил? Никто не выступил против?

– Это очень сложный, замысловатый и пространный образчик законотворчества. Мои источники сообщают, что его выдвинули по настоянию одной организации, которая набирает силу в Женеве, – это так называемый La Maison Juste, «Дом справедливости», и с ним все обстоит серьезнее, чем кажется. Я полагаю, он связан с Дисциплинарным судом консистории. Они это так хитро провернули, что бороться почти бесполезно – тут нужен глаз орла и терпение улитки. Был один член парламента, Бернард Кромби, который выступал против этого билля, но он недавно погиб – как утверждают, в дорожной аварии.

– Я об этом читала, – сказала Лира. – Это случилось у нас, в Оксфорде. Водитель сбил его и даже не остановился. Вы хотите сказать, что это было убийство?

– Боюсь, что так, – ответил доктор Полстед. – Мы знаем, что его убили, но не смогли бы доказать этого в суде. Важно, что защита, на которую ты могла рассчитывать с того самого дня, как лорд Азриэл вверил тебя опеке магистра, теперь слабеет – медленно, но неотвратимо.

– И вчерашний разговор с новым магистром – лишнее тому подтверждение, – добавила Ханна.

– Значит, он… то есть, доктор Хаммонд… он против нас?

– Он не ученый, – отрезала Элис. – Он просто делец.

– Верно, – кивнул доктор Полстед. – В его случае прошлое имеет значение. Мы еще точно не знаем, как все это связано, но если тот закон примут, корпорации получат хороший шанс поживиться – например, собственностью, не имеющей четко установленного владельца. Любые споры будут решаться в пользу денег и власти. Даже развалины монастыря Годстоу, и те выставят на продажу.

– Говорят, уже вчера туда приезжали люди и делали какие-то замеры, – подхватила Элис.

– Перемены, о которых сообщил тебе доктор Хаммонд, лишь часть большего целого, – добавила Ханна. – И это делает тебя еще более уязвимой.