Я хорошо помню, как первый раз смотрел в микроскоп. Сфокусировав глаза рядом с окуляром, я увидел только свои ресницы, а затем, вглядываясь дальше в темную глубину цилиндра, наконец смог посмотреть прямо вниз в трубку микроскопа и был ослеплен ярким кругом света. Некоторое время глазу нужно привыкнуть, чтобы изучить то, что находится в круге. Демонстрация, которую провел Гайдушек народу форе, оказала столь мощное влияние – в конце концов альтернативы такой конкретной реальности совершенно отсутствовали, – что многие приняли его версию, даже несмотря на невозможность вылечить болезнь пенициллином. Возможно, некоторые рассматривали спирохет в микроскоп как забавный пример мифа белого человека и мелкой магии, и когда другой белый человек пришел, чтобы спросить о происхождении болезни, они вежливо вернули ему идею, которая, как они считали, его устроит. Если бы представители западной цивилизации перестали контактировать с народом форе на пятьдесят лет, мне кажется, вполне возможно, что будущий гость, к своему удивлению, обнаружит, что народ форе, несмотря на его дотехнологическую культуру, обладает знаниями по медицинской микробиологии.

Все эти три истории подчеркивают почти неизбежные проблемы, встречающиеся при попытке узнать у «примитивных» народов их древние легенды. Можете ли вы быть уверены, что другие не приходили до вас и не разрушили первоначальное состояние туземного мифа? Можете ли вы быть уверены, что коренные жители не шутят над вами и не дурачат? Бронислав Малиновский думал, что обнаружил на Тробрианских островах народ, который не знает связи между половым актом и рождением ребенка. Когда он их спросил, откуда берутся дети, они выдали ему замысловатый миф, в котором главным образом фигурировало небесное вмешательство. Изумленный Малиновский возразил, что это совсем не так, и в свою очередь рассказал им версию, такую популярную сейчас на Западе, включая девятимесячный период беременности. «Невозможно, – ответили меланезийцы. – Ты разве не видишь вон там женщину с шестимесячным ребенком? Ее муж уплыл на другой остров, и его не было два года». Что вероятнее – что меланезийцы не знают, откуда берутся дети, или что они мягко пожурили Малиновского? Если бы какой-нибудь незнакомец необычного вида пришел в мой город и спросил меня, откуда берутся дети, мне бы точно захотелось рассказать ему об аистах и капусте. Донаучные люди – тоже люди. По отдельности они не глупее нас. Опрос информантов из другой культуры при полевом исследовании не всегда бывает легким.

Интересно, не услышали ли догоны от представителя западной цивилизации необычный новый миф о звезде Сириус – звезде, играющей важную роль в их собственной мифологии – и не вернули ли его обратно посетившему их французскому антропологу? Разве это не более вероятно, чем визит инопланетных путешественников в Древний Египет с единственным комплектом научных знаний, противоречащих здравому смыслу и сохранявшихся в устной традиции более тысячи лет и только в Западной Африке?

Слишком много оговорок, слишком много альтернативных объяснений, чтобы такой миф был надежным доказательством контакта с инопланетянами в прошлом. Если существуют инопланетяне, я думаю, гораздо вероятнее, что их обнаружат автоматические межпланетные космические зонды и большие радиотелескопы.

У ученых, как и у всех людей, есть свои надежды и страхи, они подвержены страстям и могут падать духом, и сильные эмоции могут иногда влиять на ход рассуждений и принятие здравых решений. Но наука при этом способна к самокорректировке. Самые фундаментальные аксиомы и заключения можно оспорить. Господствующие гипотезы должны пройти проверку наблюдением. Обращение к авторитету непозволительно. Все пункты аргументации должны быть ясно изложены. Эксперименты должны быть воспроизводимыми.

В истории науки полно случаев, когда ранее принятые теории и гипотезы были опровергнуты и заменены новыми идеями, которые более корректно объясняют данные. Хотя существует понятная психологическая инерция мышления – обычно продолжающаяся в течение одного поколения, – такие революционные идеи в развитии научной мысли принимаются как необходимый и желательный элемент научного прогресса. На самом деле разумная критика господствующих взглядов полезна для сторонников этого убеждения: если они не способны отстоять его, им стоит задуматься о том, чтобы отказаться от него. Такая критическая оценка собственных убеждений и корректировка ошибочных воззрений – самое поразительное свойство научного метода, отличающее его от многих других сфер человеческой деятельности, в которых нормой является доверчивость.

Идея науки как метода, а не совокупности знаний в основном не ценится за пределами научного сообщества, а на самом деле и в некоторых научных кругах. По этой причине мы с моими коллегами из Американской ассоциации содействия развитию науки на ежегодном собрании ассоциации выступаем в поддержку регулярных обсуждений тех гипотез, которые находятся в пограничных областях и привлекают значительный общественный интерес. Мы не пытаемся разрешить такие вопросы, а стремимся продемонстрировать процесс взвешенного обсуждения, показать, как ученые подходят к проблеме, которую нельзя проверить чисто экспериментальным путем, или которая необычна благодаря своей междисциплинарной природе, или вызывает сильные эмоции.

В науке принято жестко критиковать новые идеи. Хотя стиль критики может отличаться в зависимости от характера критика, чересчур мягкая критика не приносит пользу ни сторонникам новых идей, ни науке в целом. Любое существенное возражение разрешается и поощряется; единственное исключение – ad hominem[53] – нападение на личность или мотивы автора. Не важно, по какой причине сторонник идеи ее продвигает или что заставляет его оппонентов ее критиковать: имеет значение только одно – верна или ошибочна идея, многообещающая она или реакционная.