* * *

Однажды вечером, когда госпожа Марена разрисовала весь мир белой кистью, Джозеф пришел в магазин с ужасным грузом, который на первый взгляд был обычным письмом.

Отец Рены вошел в дверь, стряхивая с плеч насыпавшийся на них снег. Рена выпрыгнула из-за стола, на котором рисовала, оставив на нем Мыша и Каролину. Обычно Джозеф поднимал Рену вверх и кружил, словно они тоже были снежинками, танцующими на ветру. Но сегодня он только обнял ее и долго-долго прижимал к груди.

И тогда Каролина поняла: что-то случилось.

Рена почувствовала, что отец расстроен.

– Тебе грустно, папа?

– У меня… есть новости, – сказал Джозеф, наконец отпустив ее.

Кукольник подошел, чтобы взять Каролину.

– Мы можем подняться наверх, если хотите, и поговорить наедине.

– Нет, нет. Думаю, вам обоим нужно это знать, – сказал Джозеф, ведя Рену вглубь магазина.

Девочка подхватила Мыша, и он обернул хвостик вокруг ее пальца, словно держась за него.

Джозеф положил руки на рабочий стол Кукольника, и Каролина увидела волдырь, который появился на его левой ладони. Наверное, это был один из многих волдырей, которые он заработал. Джозеф собрался с силами и сказал:

– Рена, нам придется переехать.

– Что? – спросила Рена. – Почему?

– Я получил уведомление, – сказал Джозеф.

Он засунул руку в карман пальто и вынул письмо. Справа на конверте стоял штамп с синим изображением лица Адольфа Гитлера – точно такой же, как на письмах с требованием зарегистрироваться как немецкий гражданин, которые получал Кукольник.

– Немцы хотят, чтобы все евреи Кракова переехали в район Подгуже, на другом берегу реки.

– И немцы сегодня это объявили? Без предупреждения! – воскликнул Кукольник, который замер, словно от удара в грудь.

– Несколько дней назад друг предупреждал меня, что так будет, – сказал Джозеф. – Он умеет предсказывать то, что немцы хотят скрыть до поры до времени. Но я надеялся, что на этот раз он ошибается. – Он мрачно улыбнулся. – Немцы говорят, что польские христиане нас ненавидят, поэтому нам лучше уехать, чтобы защитить себя.

– По-моему, те, от кого надо защищаться, это в основном немцы, – сказал Мыш.

Прав ли он? Или немцы говорят правду? Кроме Кукольника Каролина слышала только булочника (который ненавидел почти всех) да читала написанное в газетах (страницы которых, казалось, сами обливаются слезами из-за новостей, которые им приходится сообщать). Но правы были немцы или не правы, закон есть закон. И Джозефу нужно было подготовить Рену к переезду в новый дом.

– Это несправедливо, – сказала Каролина. – Краков и ваш город. Вы имеете право жить там, где хотите.

В это время Рена, казалось, пыталась осознать то, что сообщил ей отец. Каролина понимала, насколько девочка сбита с толку и расстроена. Когда крысы выгнали Каролину из дому, все ее чувства смешались, как акварель на холсте. Гнев соединился с горем, горе – с беспомощностью. Некоторое время она не могла остановиться на каком-то одном чувстве.

– Мы должны уехать из нашей квартиры? – спросила Рена. – Я не понимаю. Мы же никому не мешаем.

С лица Джозефа исчезла улыбка. Оно показалось Каролине горьким, как чай, что пил теперь Кукольник, без молока и сахара.

– Я хотел бы остаться, Рена. Но у нас нет выхода, – сказал он. – А когда мы переедем, то не сможем уехать из этого нового еврейского квартала без разрешения. Они… строят вокруг него стену.

– Я… помогу вам с переездом, – сказал Кукольник. – Паковать вещи – это неприятность, даже в самых лучших обстоятельствах.

Каролина не поняла, старался ли он отвлечь Трэмелов от грустных мыслей о все возрастающих потерях или себя самого – от будущей жизни без них. В конце концов она решила, что и то и другое.

– Вы и так сделали более чем достаточно, Сирил, – сказал Джозеф. – У одного из моих коллег есть повозка. Он говорит, в ней найдется лишнее место для нашей мебели и одежды. И потом, я не знаю, останемся мы в Подгуже или уедем куда-нибудь еще. Немцы уже отправляют многих на восток – туда, где сами не хотят жить.

– И что они делают там, на востоке? – спросил Кукольник.

– Может, работают как крестьяне, производят продукты для немецкой армии… Я не знаю. – Джозеф потер подбородок, пытаясь придумать что-то другое, но воображение отказывало ему. – Как ты думаешь, Рена? Если бы мы жили в деревне, то могли бы выращивать яблоки и морковь и иметь своих лошадей.

Рена, игравшая с хвостом Мыша, посмотрела на него и сказала:

– Я хотела бы иметь лошадь. Надеюсь, они такие же красивые, как те, что делает господин Бжежик.

Странно было представлять Рену деревенской девочкой. Но поэты в книгах Кукольника столько говорили о том, как прекрасны пшеничные поля и какое вдохновение они дарят. Может, луга вроде того, на котором жила бедная Лаканика, подойдут Рене больше, чем улицы Кракова? А уж Мыш, неохотно призналась себе Каролина, был бы просто в восторге.

– Если вы уверены, что вам не нужна моя помощь… – пробормотал Кукольник.

– Мы справимся.

Джозеф подошел к Кукольнику и пожал его руку, задержав ее в своей на несколько мгновений, словно старался вложить в рукопожатие все слова, которые не решился произнести.

Кукольник терял единственную семью, которая у него была… и они тоже теряли его.

Стена защищает от любви лучше, чем что-либо другое в этом мире, подумала Каролина.

* * *

В то утро, когда еврейские жители Кракова разбирали свои жизни на кусочки, чтобы строить их заново на другом конце города, появились первые слабые признаки весны. Они составляли странный контраст мрачным процессиям, тянущимся через весь город.

Каролина думала, что на улицах, за исключением переезжавших, никого не будет, ведь еще не было полудня и все должны были быть на работе. Но добывание хлеба насущного оказалось не таким важным, как наблюдение за ссылкой. Толпы людей стояли на тротуарах, словно ожидая какого-то фестиваля, и Кукольнику приходилось пробираться сквозь них. Сплетни зевак звучали громче рокота Вислы.

– Я думала, Джозеф не хочет, чтобы мы ему помогали, – сказала Каролина.

– Он и не хочет, – ответил Кукольник. – Но я подумал, что нужно попрощаться как следует с ними и с Мышем. Возможно… пройдет много времени, прежде чем мы сможем их снова увидеть.

И он отвернулся, надеясь, что яркое солнце скроет боль, которая поселилась у него в уголках рта.

– Я обниму Рену и Джозефа крепко-крепко, – сказала Каролина. – Но не буду обнимать эту мышь.

Несколько жестоких мальчишек забрасывали процессию на дороге грязью и талым снегом. Они каркали, как вороны на проводах, возбужденные оттого, что им неожиданно разрешили делать то, что раньше было запрещено. Это был первый раз в их жизни, когда такое неуважение вызывало не нарекания или шлепки, а одобрение.