Простенький рецепт все-таки получился. С хитрым замыслом накатала Варвара к вечеру целую горсть горошин, ссыпала их в баночку из-под горчицы и, довольная, написав на бумажке «для Любы», уселась перед телевизором.

Шла передача, которая сначала показалась ей неинтересной, и совсем уж собралась Варвара переключить канал, как вдруг увидела на экране того самого художника. Нынешнего своего соседа, которому больше ста лет.

«А может, не только наша семья владеет секретом, — закралось сомнение в Варварину голову, — может, зря я так трясусь над пасьянсами?» Но тут вспомнился Яков, его наказы и опасения, и Варвара решила, что бывают разные жизни, и длина этих жизней зависит не только от ее пасьянсов, но и от многого другого, чего ей, Варваре, неведомо. А художник этот пусть живет: вон как убивается по брату своему, расстрелянному в сталинских застенках еще молодым, все рассказывает про жизнь, считая, что за брата своего доживает лишнее…

Наступил вечер, тихий и одинокий. Борис любил одинокие вечера. И проходили эти вечера в неизменном уюте разложенного на столе пасьянса. Обычно Борис загадывал желание и долго тасовал карты.

Желания были нешуточные, почти глобальные.

«…Не пройдет и трех лет, какя стану Нобелевским лауреатом», — произнес Борис и аккуратно, карта за картой, выложил пасьянс. Пасьянс сошелся сразу, словно премия в память Альфреда Нобеля уже ждала Бориса в соседнем банке. Борис улыбнулся, сладко зевнул, но тут же вспомнил, что вчера, гадая на то, что предстоящие выборы президента России закончатся его, Бориса, избранием, пасьянс сошелся с той же убедительной простотой.

Сомнение в правдивости пасьянса испортило настроение. Борис почмокал губами и решил на сей раз загадать что-нибудь обыденное. Например, что завтра, по дороге в институт он обязательно встретит этого Рогова, этого назойливого аспиранта. Пасьянс не сошелся. Ни на этот раз, ни на следующий, ни потом. Борис, досадуя, бросал карту за картой, но так и не получив желаемого результата, рухнул в постель. Снился ему президент Ельцин, высокий, благородно-седой и недосягаемый.

Утром, не выспавшись, он подходил к институту.

— Доброе утро, Борис Михайлович! — Борис пришибленно замер, услышав громкое приветствие аспиранта.

Закончив лекцию, Борис направился домой, да не тут-то было. Вездесущий аспирант, который все больше раздражал Бориса своим варварским отношением к науке и откровенной ленью, ждал у двери. Ему, видите ли, приспичило проконсультироваться.

Консультация неожиданно затянулась. Борис сначала нехотя просмотрел наброски первой главы. Вздыхая от явных несуразностей, стал расспрашивать аспиранта о материале, с которым пришлось работать, постепенно втянулся и незаметно для себя стал заражаться темой, лихорадочно вставляя собственные замыслы в этот убогий текст.

Аспирант скучал. Он давно пожалел о встрече.

— Кому нужны эти первоисточники. Может, скажете, и «Капитал» Маркса следует почитать?

Борис внимательно посмотрел на юношу и тихо заметил:

— Конечно, следует. Любишь деньги? Ну вот представь, что у тебя где-то в Калифорнии жила-поживала троюродная бабушка. Миллионершей не была, но после смерти сто тысяч долларов на тебя отписала. Что заулыбался? Нравится? Ты, я вижу, парень неглупый и деньги эти на ветер не пустишь. Покумекаешь да и сообразишь на эти средства какое-нибудь дело. Мини-заводик, например. Ну и наймешь на этот заводик человек десять таких, как я. Дальше пошло-поехало: свои сто тысяч ты, как грамотный экономист, разложишь на десять частей. Восемь из них, то есть восемьдесят тысяч долларов ты пустишь, как и положено, на аренду помещения, закупку оборудования, сырья и так далее, — у Маркса это называется постоянным капиталом. А оставшиеся две части, то есть двадцать тысяч долларов пойдут у тебя на зарплату работников, то есть мою и моих друзей. Это у Маркса называется переменным капиталом. И вот мы целый год на тебя пашем. Причем, сначала отрабатываем те двадцать тысяч, что ты авансировал нам на зарплату, а потом уже на твой карман работаем. Эта часть заработка называется у Маркса прибавочной стоимостью. И величина этой прибавочной стоимости не меньше, чем ты нам выдал в виде зарплаты. Даже если они равны, то есть если в конце года мы тебе в карман положили двадцать тысяч долларов, скажи, что произойдет через пять лет?

— Что вы мне детскую лекцию про прибавочную стоимость читаете, знаю я про нее все. Через пять лет вы мне в карман положите сто тысяч долларов. Вы это хотели услышать? — аспирант победоносно смотрел на Бориса, который сочувственно качал головой.

— Жаль мне вас, юноша. Эти сто тысяч, которые мы вам положили в карман, заработали, как «гениально» доказал Маркс, не вы, а мы, то есть ваши работники. И это только начало. Но начало важное, поскольку логически стройное доказательство вашей эксплуатации нашего труда завершается интереснейшим выводом, который в переводе на общечеловеческий язык звучит так: если я со своими друзьями вас, дорогой друг, благополучно убью, а ваш мини-заводик приберу к рукам, то я не буду ни убийцей, ни грабителем. Потому что, считает Маркс, верну свое, заработанное своим трудом, — сто тысяч долларов. Вот так-то: экспроприаторов экспроприируют. Что погрустнел, не хочется быть ограбленным и убитым? А представь, что этот великий труд с твердыми доказательствами попадает в руки недоучившихся студентов, квалифицированных, но бедных рабочих и просто грамотных, но голодных и доведенных нищетой до отчаяния людей. Во что тогда может превратиться эта научная теория?

— Во что, во что — в оружие, вот во что, — аспирант подумал и добавил: — Понятно, почему в СССР был поголовный атеизм. Изощренное учение. На самом мерзком чувстве сыграно — на зависти… Никому не хочется быть лохом.

Борис почувствовал, как проходит раздражение и аспирант уже видится ему милым парнем. Возвращались вместе. Уже без иронии слушал аспирант про то, как с легкой руки Лопатина и Даниельсона[8]появилась эта теория в России. Каким испытательным полигоном стала Россия для этой теории. Да, видно, и в этом есть свой скрытый смысл. Аспирант воодушевился версией Бориса, начал рассуждать о начале Второй мировой войны, о том, что, может, и надо было пройти России эти лихолетья, чтобы не дать заполонить фашизму всю землю, что только так и можно было его уничтожить…

Борис слушал аспиранта и улыбался своим мыслям. И были эти мысли совсем не о Марксе.

«Карина уплывает из рук, будто кто-то третий вмешался в их отношения. Словно подменили ее, — думал Борис. — Что, что могло произойти?…А ведь я смог бы убить человека, — Борис вздрогнул от внезапности этой мысли. — Нет, не человека. Да никого я не смог бы убить. Никого… кроме Карины. Короче, дошел до ручки: Карина — не человек, а потому я смогу ее убить. Бред какой-то. Пусть Степан через Анастасию ищет эту Елену. Раз уж засветился — терять ему нечего. А мне отдохнуть нужно. Лучше уехать дня на три. От греха».