А дружеские чувства остались. И ополчились против Анюты с такой силой, что в лице этой рыжей лаборантки Борис потерял уважение ко всей женской половине человечества. Позднее он все больше уверялся в своей правоте: нет верных жен, нет любящих невест, нет чистых дочерей и уж конечно нет вдов, которые дорожат памятью о муже.

Тело Карины вызывало у Бориса любопытство: оно дышало длинной жизнью, семейными неурядицами и бесстыдством. Карина не скрывалась под простыней, как многие женщины ее возраста, не дожидалась сумерек, не выключала свет. «Вся на виду, — Борис смотрел то на Карину, то на семейную фотографию. — Групповуха какая-то… Нет, не из-за денег угробил тогда Раскольников старуху-процентщицу — из-за того, что старуха. Еще неизвестно, что было в голове у Достоевского в те страшные минуты, когда он писал об этом. Может, он на бумагу перенес то, от чего его что-то уберегло в жизни», — Борис замотал головой и решил, что пора домой: ночь впереди, а мысли совсем не ко сну.

— Надо заканчивать историю с портфелем, с Кариной, да и со Степаном, пожалуй, — Борис заметил, что не первый раз разговаривает вслух.

Будучи студентом, да и в первые годы преподавательской работы, он рассказывал вслух прочитанное — легче запоминалось. Со временем понял, что все, сказанное вслух, становится будто весомее, значительнее. Постепенно привычка закрепилась, но стала пугать прохожих, потому, что любая привычка легко выходит из-под контроля и начинает жить сама по себе. Несколько раз знакомые, словно в шутку, спрашивали: с умным человеком беседуешь? И Борис решил, что привычка привычкой, а здравый смысл терять не стоит. И сейчас он вовремя опомнился, сомкнул губы и продолжил рассуждения «про себя». Рассуждения повернулись в сторону подруг Карины, переместились на Елену и здесь замерли: старухи. Эта часть рассуждений заставила Бориса сесть на кровати, мысленно переворошить тот разговор на платформе, соединить его с рассказом Степана о доме матери Елены и окончательно понять, что эти вещи связаны между собой крепко и навеки. «Беру дело в свои руки», — Борис удовлетворенно отметил, что сказал это «про себя».

— Что, поэт, тревожно тебе? Как это в твоих стихах: «…Мы так охотно называем злом все то, что не усвоено умом»? Думаешь, тебе первому пришло такое в голову? Нет, дорогой, вслушайся в древнее изречение: «Damnant quod поп intellegunt[9]», — Владимир не отходил от Саши, изводил его колкостями, всеми силами отстранял от вмешательства в те дела, которые остались там.

Я понимал старания Володи: Лена ввязывалась в ненужную суету, которая хоть и была ей не опасна, но и нужды в ней особой не было. После прихода сюда Володька, как и там, держался со мной надменно и вызывающе, откровенничать не любил. Да здесь это и не нужно, скрывать-то нечего: все известно, все с нами — и пороки, и добродетели, и желания, и тайны.

У Елены все валилось из рук: еще утром не ожидалось никаких гостей, мечталось поспать подольше и провести Восьмое марта в праздничном безделье. Как бы не так! Первыми напросились дети. Любовь Ивановна не напрашивалась, просто скомандовала: будьте дома, еду. И завершило все предложение Виктора сыграть «по полной программе», то есть до глубокой ночи.

Лена молча швыряла кухонные приборы, что-то резала, терла, перемешивала и раскладывала. Она в который раз называла себя слабовольной и патологически безотказной.

— Ну почему, когда нужно найти дурака, всегда приходят ко мне? — устало присев, пролепетала Лена и горько ухмыльнулась, вспомнив что-то противное из своего детства. Про Восьмое марта, наверное…

В шестом классе девочки вдруг быстро выросли. Володя с досадой заметил, что Ленка смотрит на него сверху вниз. «Вот дылда: тощая, костлявая — смотреть противно, — Володя перевел взгляд на Каринку. — Эта новенькая, пожалуй, ничего… Да нет, воображает много».

…Так, надо что-то делать с Восьмым марта: вон как девчонки расстарались ко Дню Советской армии — и открытки подписали, и чай с пирожными устроили. Наверняка Ленка открытки сочиняла. Что-то есть охота. Открытки, открытки… Сколько же пацаны собрали? Хватит. И на открытки, и на чай. Торт купим. Не будем как они. Да еще на полкило конфет останется. Короче, вперед: сначала открытки, а заодно и поесть!

«Опоздал, — раздраженно подумал Володя, когда увидел, что Лена убирает посуду, — уже пообедали».

«Он так и не научился стучать в дверь, — грустно подумала Лена. — Толкнул, вошел, схватил кусок пирога, сунул в рот и сел. Зачем портфель-то на стол взгромоздил? Такой грязный портфель, истерзанный какой-то.

Ладно, хорошо, что сел. Ох уж этот Володька: маленький, толстый. Интересно, подрастет? А может, и подрастет, и похудеет?»

Лена подошла, встала рядом и наклонила голову.

«Как фонарь над ежиком», — почему-то решил Володя, поднял глаза и кивнул в сторону портфеля:

— Для тебя работа есть. Завтра Восьмое марта, девчонкам подписать открытки надо. Что значит «я здесь при чем»? Кто подписывать будет? Я не умею сочинять поздравления. Так что садись, сочиняй, пиши.

— А себе? Тоже я подписывать буду? — у Лены задрожали губы.

— А кто же? — изумился Володя. — Все открытки одним почерком, иначе нельзя. Пиши, говорю.

— Я не хочу писать поздравление себе. Ну хоть мою подпиши сам, ну хоть одно слово «поздравляю» напиши, пожалуйста… Я не хочу, я не хочу!..

Слезы катились крупными градинами, и сквозь них Лена видела довольную улыбку Володьки. Он икал и сопел.

«Поздравляем с праздником 8-е Марта. Мальчики 6 класса „А“» — подписала Лена последнюю открытку. Для себя.

Тихо вошел Анатолий:

— Скатерть постелил, тарелки расставлять? А салфетки какие, бумажные или…

— Или, — бросила Лена и направилась в гостиную.

С появлением гостей настроение улучшалось. «Да ты помолодел!», «Ты никогда так хорошо не выглядел…», «Уж не пластическую ли операцию сделала?», «Опять новый костюм» — радующие слова произносились легко и искренне. Часы летели, суета затягивала, и только к концу вечера, разомлев от обжорства, наконец вспомнили про карты.

— Молодежь уходит, — Виктор проводил взглядом Диму с семьей. — И чего теперь ждем? Я сдаю.

— А не увеличить ли нам кон сегодня? В стране инфляция, а мы все по рублю да по рублю, — Любовь Ивановна с достоинством положила на коновый подносик пятирублевую монету.

Лена аккуратно отсчитала четыре рубля сдачи для матери, положила свой рубль и тихо произнесла:

— На своих.

В этот раз повезло Нине. Не просто повезло, Нина настолько «расслабилась», что начала блефовать. И здесь удача не отвернулась: каждая замена карт приносила козыри, Нина раскраснелась, сгребая выигрыш. Снова и снова, не брезгуя даже сомнительным видом на взятку, играла или, когда уж совсем на руках ничего, вистовала.