Мы узнали коврик у дивана — из каталога «Санденс», с маками по краям, какой и сами хотели. В медных горшках на кухонном окне отражалось солнце.

В каждом горшке росла белая или лиловая африканская фиалка, а мужчина, который не дает умереть своим цветам, достоин восхищения, особенно если горшки без дырочек. Мы почти простили ему коврик. Конечно, фиалки могли быть куплены недавно, чтобы произвести на нас впечатление. Но, опять же, кто мы такие, чтобы производить на нас впечатление?

Всю стену у лестницы занимали встроенные шкафы; книги в них не только стояли, но и лежали вигвамами поверх других. Большинство в мягком переплете, потрепанные. Аллегра подошла посмотреть.

— Сколько у вас ракет, — заметила она.

— Вы любите научную фантастику? — спросила Сильвия. По ее тону можно было подумать, что она интересуется научной фантастикой и людьми, которые это читают.

Григг ее раскусил.

— Уже давно, — просто ответил он. И продолжил выкладывать на блюдо ломтики сыра. Получилось что-то вроде лица: сырный треугольник — улыбка, два крекера с перцем — глаза. А может, нам показалось. Может, он раскладывал сыр без художественного замысла.

Григг вырос в округе Ориндж, единственный мальчик из четырех детей и самый младший. Когда он родился, старшей сестре, Амелии, было восемь, Бьянке — семь, а Кэти, которую сначала звали Кэтидид, то есть Кузнечик, а потом Кэт, — пять.

Дразнить его было сплошным удовольствием. Ему говорили то не быть таким мальчиком, то не быть этаким ребенком. Особого выбора, кем быть, не оставалось.

Родись Григг девочкой, ему дали бы имя Делия. Григгом его назвали в честь деда, который умер сразу после рождения внука и почти не оставил о себе памяти. «Настоящий мужчина, — говорил отец Григга. — Тихий человек». Григг видел по телевизору такой фильм и потому всегда представлял дедушку в виде Джона Уэйна[36].

Но все равно обижался на это имя. На первой в году перекличке новая учительница вместо Григга Харриса всегда спрашивала Харриса Григга. Весь год Григг думал об унижении, которое ждет его в следующем. А потом выяснил, что на самом деле дедушку звали Грегори и родители об этом прекрасно знали. «Григг» оказалось не уменьшительным, а всего лишь прозвищем, мать с отцом сами его выдумали. Он часто спрашивал их почему, но так и не добился внятного ответа. Он заявил, что теперь тоже будет зваться Грегори, но никто об этом ни разу не вспомнил, хотя Кэти не забывали называть Кэт.

Дедушка Харрис работал монтером в электрокомпании. По словам отца, это была опасная должность. Григг сам очень надеялся однажды получить опасную должность, хотя скорее в разведке, чем в коммунальной службе. Его отец снимал показания счетчиков и четырежды попадал в больницу с собачьими укусами. У него осталось два гладких шрама на икре и еще один где-то, где никто не видел. У Харрисов никогда не было собаки и не будет, пока жив отец. Впервые Григгу это объяснили в пять лет, и он до сих пор помнил, что подумал тогда: отец не бессмертен.

Из всех детей одному Григгу досталась отдельная спальня. Сестер это всегда возмущало. Комнатка была такой тесной, что едва поместилась кровать, а комод пришлось поставить в коридоре. Зато она принадлежала только ему. Наклонный потолок, единственное окно; обои с желтыми бутонами роз выбирала Амелия, жившая здесь до появления Григга. Будь он девочкой, комнату оставили бы ей.

На ветру ветки барабанили в стекло, словно пальцы, но Амелию это, конечно, не испугало бы. Григг часто лежал в темноте, один, прислушиваясь к скрипу дерева и стуку. Из коридора доносился смех сестер. Он даже без слов различал, когда смеется Амелия, когда Бьянка и когда Кэт. Григг догадывался, что сестры обсуждают мальчиков, а на эту тему ничего приятного они не говорили.

— Девочки, а ну-ка спать, — кричала снизу мать. Она часто играла на пианино, когда дети уже лежали в кроватях; заглушают ее любимого Скотта Джоплина — значит, расшумелись.

Девочки замолкали ненадолго, а то и вовсе не обращали внимания. Поодиночке они были управляемы. Вместе — не очень.

Отец совершенно перед ними терялся. Они терпеть не могли запах его трубки, поэтому он курил только в сарае. Они терпеть не могли спорт, поэтому он уходил в машину и слушал матчи по радио. Когда им нужны были деньги, они заигрывали, поправляли ему галстук, целовали в щеку, пока отец, беспомощный, словно котенок, не доставал из заднего кармана бумажник. Однажды Григг попробовал то же самое: захлопал тяжелыми ресницами и надул губы. Кэт хохотала так, что подавилась арахисом и чуть не задохнулась. Амелия слышала о таком случае — что бы стал делать Григг?

Над Григгом всегда смеялись. Из первоклассников ни один мальчик так не прыгал в классики, но и это не принесло ему уважения.

Однажды, когда Григг был в пятом классе, после завтрака его подозвал отец.

— Пошли со мной на задний двор, — тихо сказал он. — И не говори девчонкам.

«Задним двором» называлась маленькая комната, которую отец оборудовал для себя в старом сарае. Без приглашения туда было не попасть: на двери висел замок. Внутри стояло клетчатое кресло «Ленивец», которое мать Григга ненавидела и не потерпела бы в доме. В старом пластиковом лотке постоянно пополнялся запас «Ред Хотс». Григг не очень любил «Ред Хотс», но ел, если давали: все-таки конфеты. Он обрадовался, что отец не позвал девчонок и даже запретил им рассказывать. Непросто сохранить что-то в секрете от трех старших сестер, всем своим видом показывая, что секрет есть, но Григг обучался у настоящих мастеров, то есть у самих девочек.

Григг отправился в сарай. Отец ждал его с сигаретой. Сарай был без окон, темный, даже при включенной лампе; в воздухе висел густой дым, но о пассивном курении тогда никто не знал и потому не беспокоился. Лампа на гибкой ножке горела ослепительно ярко, как для допроса. Отец сидел в «Ленивце» со стопкой журналов на коленях.

— Только для мальчиков, — сказал он. — Совершенно секретно. Понял?

Григг уселся на перевернутый ящик для яблок, и отец дал ему один журнал. На обложке была женщина в нижнем белье. Черные волосы разметались по лицу длинными, буйными локонами. Глаза широко распахнуты. Золотистый лифчик еле удерживает огромные груди.

Но лучше всего, несравнимо лучше, было существо, расстегивавшее лифчик. С восемью щупальцами и туловищем, похожим на банку от кока-колы. Синего цвета. И лицо у него — какой талант нужен, чтобы так эмоционально изобразить эту примитивную тварь! — было голодное.

В тот день Григг стал читателем.

Скоро он узнал:

От Артура Ч. Кларка — что «искусством невозможно наслаждаться, если подходить к нему без любви».