сказал Ма Лян, — но у меня нет кисти. Не можете ли вы одолжить мне на несколько дней хоть самую маленькую кисточку?

— Пэй! — удивился учитель. — Где это слыхано, чтобы сын бедняка учился рисовать?! Убирайся прочь!

Ма Лян горько заплакал от обиды. Но потом подумал: «Пусть у меня нет кисти, зато есть желание и упорство. Еще посмотрим, кто будет рисовать лучше — я или учитель!»

С этого дня мальчик стал учиться рисовать каждую свободную минуту. Высоко в горах, куда он приходил ломать хворост, он глядел на парящего в небе орла, а потом рисовал веткой на земле его широко распростёртые крылья. У реки, где Ма Лян косил траву, он вглядывался в речную глубину и, обмакнув палец в воду, выводил на гладком прибрежном камне играющих рыбок. А когда возвращался в свою лачугу, он углем из очага рисовал на стене всё, что было у него перед глазами, — глиняные горшки, циновку, плетёную корзинку.

Год проходил за годом. Ма Лян из мальчика превратился в юношу. Он научился рисовать так хорошо, что соседи выпрашивали его рисунки, чтобы украсить свои фанзы. Но кисти у Ма Ляна так и не было. Напрасно он работал с рассвета дотемна, — заработка его едва хватало лишь на лепёшку из гаоляновой муки да кусок бобового сыра.

Как-то раз Ма Лян вернулся в свою лачугу особенно поздно и, добравшись до подстилки, сразу уснул. Ему приснился старик с белой бородой. В руке старик держал кисть, сиявшую, как золото, на которое упал солнечный луч. Старик протянул кисть Ма Ляну и сказал:

— Теперь твои руки умеют рисовать, а сердце научилось отделять хорошее от плохого. Ты настоящий художник. Возьми эту волшебную кисть, но никогда не употребляй её для корысти и зла.

Ма Лян взял кисть, вскрикнул от радости и проснулся.

«Какой хороший сон мне приснился, — подумал юноша, — жаль, что это только сон!»

Он открыл глаза. Уже рассветало, и Ма Лян увидел, что на его старом дырявом одеяле лежит та самая кисть, что ему приснилась. Юноша вскочил. Он сорвал с окна бумагу, положил её перед собой, потом наскоблил со стенок очага немного сажи, развёл её водой и обмакнул кисть.

«Нарисую сороку, приносящую счастье», — решил Ма Лян.

И он стал рисовать сороку с чёрными крыльями, белыми боками и длинным хвостом. А когда он вывел последнее пёрышко, случилось то, чего он совсем не ожидал. Нарисованная сорока завертела хвостом, расправила крылья и, крикнув Ма Ляну на прощанье — ча-ча! — вылетела в раскрытую дверь.

«Вот какая это кисть! — подумал Ма Лян, — она и вправду волшебная! Попробую нарисовать цветок, он-то никуда не улетит».

Ма Лян нарисовал тонкий, длинный стебель с узорчатыми листьями и большим полураскрывшимся цветком ириса. Вдруг цветок развернул лепестки, и в лачуге чудесно запахло. Юноша побоялся, что нежный ирис увянет, и посадил его в землю перед своей лачугой. Когда Ма Лян осторожно присыпал землёй тонкие корешки растения, из соседней фанзы, горько плача, вышла старая женщина.

Ма Лян поднял голову и спросил, о чём она плачет.

— У меня разбился последний горшок, — ответила женщина, — теперь мне не в чем сварить суп.

— Это не такая большая беда, — весело сказал Ма Лян и быстро нарисовал волшебной кистью на пороге её фанзы три глиняных горшка.

Горшки вышли красивые, блестящие, и когда Ма Лян щёлкнул по ним ногтем, они звонко загудели. Женщина засмеялась от радости, подхватила горшки и скрылась за дверью своей фанзы.

С тех пор не бывало дня, чтобы к Ма Ляну не приходил кто-нибудь из бедняков. Одному надо было соху, другому — рыболовную сеть, третьему — мотыгу, четвёртому — корчагу для засолки овощей, детям хотелось игрушек, девушкам — красивый гребень в волосы. И каждый уходил от художника весёлый, унося что ему было нужно.

Однажды поздно ночью Ма Лян возвращался из соседнего явления, где помогал богатому крестьянину строить новую фанзу. До его лачуги было уже недалеко. Он шёл и думал, как хорошо будет сейчас лечь и крепко заснуть.

Вдруг из покосившейся хижины, мимо которой он как раз проходил, послышался стон. Ма Лян остановился и прислушался. Стон повторился. Юноша открыл дверь и вошёл. Он знал, кто тут живёт. Это был старый батрак Чу, всю свою жизнь гнувший хребет на помещичьих полях. Теперь, когда он стал слаб и болен, он оказался никому не нужным. В хижине ничего не было, кроме рваной циновки, на которой лежал больной.

— Что с тобой, Чу? — участливо спросил Ма Лян.

— Умираю, — слабым голосом ответил старик. — Хотелось бы только дождаться утра, чтобы ещё хоть раз увидеть зарю. Но рассвет далёк, а смерть совсем близка.

— Не горюй, — сказал Ма Лян, — поверь мне, заря придёт раньше, чем смерть.

Но старик только покачал головой.

Тогда Ма Лян вынул кисть и стал рисовать на стене хижины. Вдруг на стену лёг розовый отблеск восходящего солнца. И дедушка Чу увидел далёкие горы в утренней дымке, озеро с притихшей водой, белые лотосы у его берегов.

Старый батрак так много и тяжело работал, что у него не хватало ни сил, ни времени оглядываться по сторонам, — всегда он видел перед собой только чужую землю, которую надо рыхлить тяжёлой мотыгой, или камни, которые надо разбивать, чтобы вымостить дорогу к приезду императорского чиновника.

Чу приподнялся на локте.

— Сынок Ма Лян, как ты узнал? Это озеро и эти горы я видел, когда был ребёнком. С тех пор мне казалось, что нет места на свете красивее. Ты вернул мне детство, и смерть ушла далеко-далеко. Смотри, заря встала такая ясная, верно, день будет солнечный и погожий.

Чу улыбнулся совсем по-молодому, приподнялся ещё выше, легко вздохнул и умер. Сразу в хижине стало темно. Только тоненький фитилёк потрескивал, догорая в светильнике.

Ма Лян закрыл глаза старому батраку и тихо вышел. Пошатываясь от усталости, он побрёл в свою лачугу досыпать короткий остаток ночи.

А наутро к Ма Ляну пришла беда.

Нет изгороди, через которую не проникал бы ветер! Весть по о чудесном мастерстве Ма Ляна дошла до ушей помещика, итожил в той же деревне. Он велел слугам схватить художника и привести к нему.

— Напрасно твои слуги тащили меня, — сказал помещику Ма Лян, — я ведь всем рисую, когда меня просят. Нарисовал бы и тебе. Чего тебе не хватает? Моя кисть мигом исполнит твоё желание.

Помещик расстелил перед художником кусок шёлка и сказал:

— Первым делом нарисуй мне позолоченную плётку с семью хвостами. Правда, есть у меня, на страх