Принц был безутешен. Он орошал слезами мохнатого покойника, предавался трогательным воспоминаниям об их совместном детстве и каялся, что сразу не выкинул проклятую химию.

Утешили скорбящего доводы разума – они всегда действовали на Ганселя безотказно. «Это хорошая смерть, – сказал ему Луций. – Бедняга был уже совсем дряхл. Как знать – может быть, он ушел из жизни добровольно, как Сенека, испивший цикуту». И принц плакать перестал.

Наутро кота похоронили в парке с тем, чтобы впоследствии возвести над могилой памятную стелу, и Карл-Йоганн уже мог присутствовать на печальной церемонии. А еще днем позже принц был почти совершенно здоров и даже весел.

– Жизнь хоронит своих мертвых и продолжается, – бодро сказал он другу за завтраком. – Пока мы дожидаемся следующих похорон, ничего предпринять все равно нельзя. Если я обнародую манифест и тут же умрет герцог, мои суеверные подданные сочтут это дурным предзнаменованием. Оплачем дорогого дядю, выдержим две недели траура, и тогда уже произведем нашу реформацию. Лишнее время для подготовки будет кстати. И, если уж общественные заботы дают нам передышку, не грех заняться делами приватными. Мы едем в Средний Ангальт.

– Зачем?

Принц застенчиво потупился.

– К моей Ангелике. Я все время говорил с вами о побуждениях разума, но есть еще побуждения сердца.

Он пояснил с нежною улыбкой:

– Принцесса Ангелика Миттель-Ангальтская – моя невеста. Я расскажу вам о ней в дороге.

О преимуществах возвышенной любви и пользе физиогномистики. Проигранный спор. Мост над бурными водами

Но рассказ начался не сразу. Пока открытая коляска ехала через Гартенбург, принц должен был сидеть с приличествующей государю степенностью, к тому же все время кивал встречным мужчинам, а перед женщинами приподнимал шляпу. В конце концов сие однообразное движение Ганселю надоело. Он снял головной убор и позволил ветру сдуть русые пряди со лба.

Когда городские постройки остались позади, Гансель с облегчением откинулся на сиденье.

– Слава богу! А то я будто китайский болванчик. Надо было ехать в закрытой карете, но погода так прелестна! – Он поднял взор к синему небу, белым облакам. – Слушайте же мою повесть и скоро поймете, почему я попросил вас сопровождать меня. Ангелика мне родственница, что само по себе немного значит, ибо у меня одних двоюродных семнадцать, а число троюродных я в точности назвать не берусь. Мы, немецкие князья, будто кролики в одной вольере, все по многу раз между собой скрестились и продолжаем запутывать наше родство. Мы с моей Гели появились на свет почти в один день и сразу же были помолвлены во имя укрепления уз меж двумя соседствующими Ангальтами и, может быть, их будущего соединения. Такова была воля родителей, священная для нас обоих. Возможно [он лукаво улыбнулся], я не считал бы ее столь уж священной, если бы с ней не совместилось влечение сердца. Верней, обоих сердец.

– Так вы любите и любимы? – обрадовался Катин. – Голос чувства соединяется с доводами политической целесообразности? Ангальт может стать вдвое больше?

– Политической целесообразности никакой не осталось, поскольку наш сосед утратил независимость. Покойный князь, отец Ангелики, неосторожно взял у короля Фридриха ссуду, которую не смог вернуть в срок, и управление страной перешло к кредитору. Теперь в Миттель-Ангальте правит прусский администратор и размещен прусский гарнизон. У Ангелики остались лишь титул да загородное поместье. Она очень бедная невеста, почти бесприданница, так что любовь моя нематериальная.

– Надеюсь, по крайней мере, не платоническая? – шутливо спросил Луций.

Гансель посмотрел на него с восхищением.

– Меня не устает поражать ваша проницательность! Ангелика любит меня всею душой, но… – Он запнулся.

– Какое может быть «но», если любит?

– Только душой. – Рябое чело Ганселя наморщилось, углы широкого рта опустились. – Ее любовь именно что платоническая…

Луций ужасно обиделся за друга. Он некрасив лицом и неуклюж в движеньях, однако надо быть дурой, чтобы не разглядеть за неказистой оболочкой драгоценнейшую из красот! Среднеангальтская принцесса Катину сразу разонравилась.

– Простите, но в таком случае эта девица вас недостойна! – сердито вскричал он.

– Не спешите с заключениями. Вы ее не знаете. Причина не в физическом отвращении к моей персоне. Пусть я не Адонис, но Ангелике я мил такой, какой я есть. Это мне хорошо известно. Но она – существо возвышенное. Всякая грубость и вульгарность ей несносны. Она считает физиологическую сторону любви постыдной и оскорбительной. Истинная привязанность не нуждается в подобном скотстве, говорит она. Это грязь, это срам, не будем же мы с вами уподобляться животным. И прочее, и прочее. Гели, конечно, права. – Гансель покраснел. – Я читал про то, как происходит соитие мужчины с женщиной, это отвратительно! Не могу себе даже вообразить, как я стал бы вытворять нечто подобное с моей хрупкой Ангеликой…

Он зажмурился. Должно быть, все-таки представил – и побагровел еще пуще.

– Скажите, Луций, проделывали вы с женщинами нечто подобное?

– Множество раз. И уверяю вас, тут нет ничего унизительного ни для одной из участвующих сторон!

– Может быть – если речь идет об обычных земных женщинах. Но вы не видели мою Гели. – Принц вздохнул. – Буду откровенен с вами. Должен со стыдом признаться, что, когда я целую ее в щеку либо даже просто касаюсь руки, животное начало пробуждается во мне, и я начинаю желать, чтобы… Нет-нет, я не должен, не должен! – Он затряс головой. – Меня огорчает лишь одно. Ежели б я был уверен, что Ангелика следует собственным убеждениям, я бы не роптал и смирился. Но у меня есть надежда… то есть подозрение, что всё дело в госпоже фон Вайлер…

И стал рассказывать про компаньонку и ближайшую подругу невесты Беттину фон Вайлер. Она очень немолода, лет двадцати пяти, необычайно умна, резка в суждениях. Ангелика всецело находится под влиянием сей старой девы.

– И ваше высочество взяли меня с собой, надеясь, что я помогу переубедить принцессу касательно низменности плотской любви?

– Не ее. Беттину. Вы красноречивы и прекрасно владеете логикой, а это единственный язык, которым можно разговаривать с фрейляйн фон Вайлер. Я перед ней цепенею и всякий раз оказываюсь разбит. Она переспорит кого угодно!

– Положитесь на меня, – пообещал Луций, усмехнувшись. – Немолодые женщины – моя специальность.

Старая дева и, разумеется, уродина порицает чувственную любовь как Лафонтенова лисица, отвергающая недоступный виноград, рассудил наш герой. Вести с нею дискуссии незачем. Надобно сунуть ей виноградную гроздь прямо в рот, чтобы вкусила сладость сочных ягод. Тому, кто жертвовал философией ради невеликих чар госпожи Буркхардт иль Мавры Хавронской, будет нетрудно пойти на ту же жертву во имя счастья друга. Имея много случаев убедиться в своем воздействии на противный пол, Луций не сомневался, что девица фон Вайлер окажется легкоприступной крепостью.