— Не ори, Марат, — перебил Сперанский. — Не дома.

— Умолкни! — огрызнулся Марат. — Тебе хорошо, ты в стороне, а я в почетной роли главного подозреваемого!

— Марат, — позвал Алимов. Любимов неприязненно уставился на него. Выпуклые карие глаза нервно забегали из стороны в сторону. — Вам нечего волноваться, — сухо сказал Алимов. — Вы никак не могли отравить чай, и это очень легко доказать.

Марат тяжело задышал. Алимова вдруг ударила догадка. Он по-новому взглянул на лоб, покрытый капельками пота, расширенные застывшие зрачки, дрожащие пальцы и подумал: «Ах я кретин! Как же я раньше не додумался!»

Сперанский встал.

— Если все в порядке, наверное, нам лучше ехать домой, — сказал он полувопросительно, глядя на Алимова. — Какая уж сегодня репетиция…

Алимов кивнул.

— Да, думаю, что больше мы ничем помочь Никите Сергеевичу не можем.

Сперанский взял под руку Миру и сделал общий прощальный жест. Мира коротко бросила на ходу: «Завтра в одиннадцать» — и пошла рядом с ним по длинному коридору, расчерченному прямоугольными пятнами света.

Анжела задержалась возле советника.

— Вы остаетесь?

— Ненадолго. У меня еще есть кое-какие дела, — ответил Алимов, не глядя ей в лицо. Смотреть на прекрасную амазонку было больно, как на солнце. В душе начинали шевелиться чувства, которые советник считал похороненными, и от этого становилось одновременно жутко и радостно.

— Если будут новости… Если Ирина что-нибудь скажет…

Прекрасная амазонка судорожно глотнула и посмотрела на запертую белую дверь с табличкой «Реанимация».

— …я, конечно, вам позвоню, — договорил Алимов.

Она кивнула так покорно, что у советника защемило сердце.

— Спасибо.

— Не за что, — отозвался Вадим Александрович, изо всех сил давя непрошеную нежность.

Проводил краем глаза удаляющуюся стройную фигуру, но тут в локоть вцепился Любимов.

— Что вы говорили насчет доказательств? Успокаиваете, что ли?

— Доказательств? — не понял Алимов, но тут же сообразил и освободил руку. — А-а-а… Все в порядке, Марат, никто вас ни в чем не подозревает. Это все, что вам нужно знать.

«Чеховский интеллигент» скривил тонкие губы.

— Ах ты господи… Да ну вас к черту с вашими тайнами мадридского двора!

Он сорвался с места и торопливым дерганым шагом заспешил к лестнице. Нервничает, голубчик. Конечно, наркоманы всегда находятся в пограничном состоянии, но тут помимо обычного болезненного раздражения есть еще кое-что. Самый настоящий страх. Красовского отравили наркотиком, смешанным с амфетамином. Наркотиком.

— Имей в виду, что эта смесь плохо растворяется, — предупредил по телефону эксперт. — Таблетки в желудке всасываются больше часа, а в термосе даже осадка не осталось. Так что чаек с отравой настаивался не меньше шести часов. А может, и больше.

Алимов постучал в дверь. Хорошенькая практикантка, дежурившая за столом, приоткрыла створку. Под шапочкой, кокетливо надвинутой на лоб, пушистые завитушки волос, на лице знак вопроса.

— Да?

— Передайте Ирине Витальевне, что она мне нужна, — попросил Алимов. — Это срочно.

Девочка закрыла дверь, не уточняя, о ком речь. Никто, кроме примадонны, не пользовался привилегией находиться в реанимации.

Извольская появилась через несколько минут — уставшая, но по-прежнему собранная и непроницаемая. Бесшумно прикрыла за собой дверь и остановилась рядом с советником, вопросительно глядя на него.

— Как он? — спросил Алимов.

— Все будет хорошо. Вадим Александрович, давайте прямо к делу.

— Ирина Витальевна, мне необходимо осмотреть вашу квартиру, — бухнул Алимов без обиняков.

Извольская немного помолчала, обдумывая странную просьбу.

— Зачем?

— Я не могу вам этого сказать, но поверьте, очень нужно.

Она нерешительно оглянулась на закрытую дверь.

— Нет, ему лучше об этом не знать, — предупредил Алимов. — Никита Сергеевич просил не вмешивать вас в мои дела.

Извольская еще немного поколебалась, а потом глянула на маленькие золотые часики.

— Хорошо, я предупрежу домработницу. Адрес знаете?

— Знаю. Ирина Витальевна, еще один вопрос: когда вы заваривали чай?

Извольская пожала плечами.

— Как обычно, перед сном. Часов в десять вечера.

— И после этого к вам никто не приходил?

— Никто. Кто может прийти в такое время?

— Ну, например, родители…

— Мои родители погибли, когда мне было восемь лет, — сухо ответила Извольская.

— Извините. А ваша домработница?

— Она приходит днем, часов в двенадцать, и уходит в шесть. Я не люблю, когда дома посторонние.

— Значит, кроме вас с Никитой Сергеевичем, вечером дома никого не было?

— Никого… — Удивление в ее глазах сменилось растерянностью. — Вы с ума сошли! Вы думаете, это сделал кто-то из нас? Вы же сами сказали, что замок в моей гримерке был сломан! Значит, чай отравили во время репетиции!

— Кто? — тихо спросил Алимов. — У вас есть смертельные враги, Ирина Витальевна?

Извольская резко остановилась, словно натолкнувшись на стену.

— Вадим Александрович, если это все… Мне не хочется надолго оставлять Никиту одного.

И, не дожидаясь ответа, постучала в закрытую дверь. Уход выглядел торопливым, как бегство.

Алимов заметил, что на последний вопрос примадонна так и не ответила.

Москва, ноябрь 1884 года

ACCENTUATO[9]

Генеральша взяла канделябр с тремя горящими свечами, вышла в холл и начала подниматься по парадной дубовой лестнице.

Из глубины зеркала впереди медленно выплыла тучная фигура, затянутая в темное шелковое платье. Елизавета Прокофьевна задержалась на площадке, повздыхала, разглядывая свое отражение. Как только она избавится от Кати, сразу же избавится и от старого гардероба. Отвезет темные старушечьи платья в ближайшую богадельню и сошьет себе новые — шелковые, разноцветные, радостные. А еще она, пожалуй, испробует новомодную штуку под названием «диета». Кто знает, может, еще и любовника заведет, красивого и опытного, как Дмитрий Данилович. Жаль, что она раньше до этого не додумалась.

Внизу хлопнула дверь. Послышались оживленные голоса — мужской и женский, — зазвучал короткий кудахчущий смех.

Удивленная Елизавета Прокофьевна вернулась назад, к перилам, взглянула вниз. Катя и Александр негромко переговаривались в холле, разматывая платки и шарфы. Рядом топталась полусонная горничная.