К этому времени я уже познакомился с несколькими ребятами в палате, хотя общалась со мной, по большому счету, только Ева. Говорят, что полезно делиться с другими людьми, но, в конце концов, что бы кто ни говорил, а с настоящим дерьмом нам приходится справляться в одиночестве. Мы умираем в одиночестве и отбрасываем по пути наши привязанности. Это началось, когда я рассказал остальным о том, что у меня лейкемия, во время игры в «Подземелья и драконы». Объятия Элтона остались со мной. Это многое говорило о его теплоте и доброте. Но, возможно, ярость Саймона была самой искренней реакцией из всех. Ему недоставало умения обращаться со своими эмоциями, чтобы выразить их более подобающим образом, но все из них по-своему были разозлены. Я предал их. Нарушил обещание, что никуда не денусь, что они могут на меня положиться. Только Миа, которая едва меня знала, была от этого свободна. Для нее, вероятно, это было частью того образа меня, который она составила, а не отвратительным дополнением к уже существующему. Каким-то чудом она осталась, не сбежала куда глаза глядят.

– О чем ты думаешь?

– Э? – Я поднял глаза. Ева подошла ко мне, таща за собой капельницу на стойке. Она выглядела ужасно, как будто ее побили и изморили голодом. Ее волосы наконец начали редеть, а глаза запали.

– Ты все время думаешь, Ник. Складываешь и вычитаешь, думаешь. Всегда погружен в себя. У меня бы от такого голова разболелась. – Она села на край моей кровати. Мы уже были на полпути к другому концу палаты на нашем одностороннем пути к смерти или исцелению. В моем случае это будет смерть или пауза.

– Думаю, что да. – У нас у всех есть раковина, оболочка, защищающая нас от мира, которую мы вынуждены нарушать каждый раз, когда говорим с миром. Иногда мне хотелось, чтобы моя оболочка была потоньше.

– Как у тебя дела, Ева?

– О, хорошо, – сказала она и улыбнулась, как улыбаются скелеты. – Только тошнит все время. Но врачи говорят, что у меня все хорошо и операция мне больше не понадобится. И я этим очень довольна. Я правда правда, рада.

Я позволил ей говорить. Ее это делало счастливой. Я не был уверен, что то, что ей не понадобится операция, это хороший признак. Скорее, это звучало так, словно они считали, что ей уже поздно. Но я надеялся на то, что это был хороший признак. Я сидел и принимал в себя яд, как мужчина. Или как напуганный мальчик. И пытался не оставлять Еву в одиночестве, и не оставаться в одиночестве самому.

Во время посещения мать прошла через двери первой. Она выглядела уставшей и обеспокоенной. Меня шокировало то, что читалось на ее лице, в морщинах, которые на нем оставили время и переживания. Я хотел поговорить с ней. По-настоящему, без лжи о том, как я себя чувствовал, без пустых обещаний о том, как мы вместе уедем на каникулы, которые для меня никогда не наступят. Я хотел поговорить с ней как человек с человеком. Но я не мог этого сделать. Мне недоставало слов. Может, когда-нибудь, но не сегодня. И я осознал, что, как только болезнь начала понемногу забирать меня из этого мира, я впервые за свою короткую и зацикленную на себе самом жизнь начал видеть мир таким, какой он есть. Всю его красоту и нелепость, и как складывались в единую картину кусочки пазла, и как мы все танцевали поодиночке, объятые ужасом, слишком напуганные тем, что можем наступить кому-то на ноги, слишком напуганные, чтобы понять, что у нас совсем мало времени на танец, и что мы должны наслаждаться этим временем по полной.

Элтон и Миа пришли минут через десять и выдернули меня из моего странного душевного состояния. Конечно же, в присутствии матери они не могли многого сказать, но Миа выглядела более довольной, чем раньше. Она была в своей боевой раскраске, облаченная в прекрасную монохромную гамму, смотрела на меня своими темными глазами, а в улыбке ее читалось… что-то хорошее.

Мы говорили обо всяких пустяках. Как-то так вышло, что я никогда не подвергал сомнению то, что это должно остаться между нами и мать об этом знать не должна. Я думаю, я оберегал ее от еще одного страха за своего ребенка, а также менее самоотверженно я защищал свое право владения всем этим сумасбродством, которое свалилось мне на голову. Я хотел быть тем, кто принимает решения… настолько, насколько их вообще можно было принимать.

Миа что-то сказала о том, что положила деньги в мешок, и я понял, что вопрос с долгом был решен. Подробности меня не волновали. Я просто был счастлив, что она пришла. Хоть и понимал, что представлял собой жалкое зрелище, по правде говоря. От Элтона это не скрылось, хоть, к счастью, мать и Миа ничего не заметили. Я понял это по его ухмылке, которую он адресовал мне, когда они уходили.

– Это твоя девушка? – Ева подтащила свою стойку ко мне, когда ее родители ушли. Она выглядела восхищенной.

– Не-а. – Я устроился поудобнее на своих подушках, не в силах сдержать улыбку. – Но, вообще, она довольно крутая.

На той неделе я снова не пошел в школу, но на выходных у меня хватило сил поиграть в «Подземелья и драконы» дома у Саймона. Я взял с собой ведерко на случай, если меня затошнит и я не успею добежать до туалета. Правда – первая жертва войны, как говорят, а вот первая жертва болезни – определенно достоинство. На моей голове под черной шерстяной шапкой уже вообще не осталось волос, и я выглядел так, словно не спал неделю. Чувствовал я себя тоже премерзко. Должно быть, Димус помнил, каково это, чувствовать себя так; он пережил это и показал мне, что у меня есть, к чему стремиться. Тем не менее мне все еще было сложно простить его за то, что он вернулся из будущего, чтобы смастерить ободки, которые выглядели как реквизит из низкобюджетного научно-фантастического фильма, вместо того чтобы создать для меня какое-нибудь суперлекарство; если не от лейкемии, то хотя бы от тошноты.

– Это не фокус. – Саймон открыл дверь в тот момент, когда я собирался позвонить. – То, что ты делал с дайсом. Это не фокус.

– Откуда ты знаешь? – Я неторопливо поднялся за ним по лестнице.

– Я думал об этом. Много. – Когда Саймон так говорил, это означало, что он буквально ни о чем больше не думал. – Я распилил все мои дайсы лобзиком. Это невозможно. Если ты не знал заранее. А откуда ты мог это узнать? Ты можешь предсказывать будущее? Тогда почему ты не миллиардер?

Я сел за стол и молча достал мои бумаги.

– Ну?

– Они все зададут один и тот же вопрос. Позволь мне ответить лишь один раз. – Я положил руководство на стол со стуком в надежде, что Саймон поймет намек.

– Хорошо.

Мы сидели молча. Пришел Джон и сел на свое место, присоединившись к нашему бдению, тихо готовясь к игре. Всего через пять минут пришли Элтон и Миа, но в атмосфере, близкой к точке кипения, пять минут кажутся часом.

Миа села рядом со мной. В ее улыбке читались сразу три чувства: треть неуверенности, треть недоверия. И еще одна треть, которая заставила меня улыбнуться ей в ответ и почувствовать теплоту внутри, из-за чего боль и тошнота вернулись.

– Вываливай, – сказала она. – Они все хотят знать, как ты провернул этот фокус с дайсом.