– Не хотите потанцевать? – предложил он незнакомке.

Музыканты как раз играли вальс. Он был уверен, что справится с этим танцем. На церковных благотворительных вечеринках вальсировали часто. Ничего сложного – просто переставляешь ноги на счет «раз-два-три», описывая на полу что-то вроде треугольника. Но несмотря на эту уверенность, Генри почувствовал, как заливается румянцем. Что она подумает о нем, в его-то годы? Еще решит, чего доброго, что он ее «клеит», как выразился бы Чарльз.

– С удовольствием, – просто ответила красавица.

Она была первой женщиной, с которой он танцевал за последние двадцать лет, не считая жены и свояченицы. Пастор так стеснялся и был так поражен необычностью своего поступка, что сначала даже не слышал музыки и не замечал других танцоров, которые, числом около сотни, кружили по залу вместе с ними. Как в его объятиях могла оказаться она, это невесомое существо, будто сотканное из кружев и цветочного аромата? И все же именно она, такая эфемерная, прижималась к нему у всех на виду, текучая и неуловимая, словно туманная дымка в начале ясного летнего дня. Священнику казалось, что он спит и видит сон, и, наверное, из-за полной нереальности происходящего он забыл о том, что ему надо что-то делать со своими ногами, и просто кружил с ней в такт музыке, словно она и он были единым целым.

– Я не очень хорошо все это умею, – сказал Генри, когда дар речи снова вернулся к нему. – Простите мою неловкость. – Он был настолько выше партнерши, что ей приходилось поднимать голову, чтобы взглянуть ему в лицо.

Она улыбнулась.

– Трудно поддерживать разговор во время танца, вы не находите? Никогда не знаешь, что сказать, а говорить что-то надо.

– Например, «Какой здесь приличный паркет, не правда ли?» – Бородатая шутка студенческих лет вдруг сама собой всплыла у викария в памяти.

– Или: «А вы умеете танцевать наоборот?». Смешно, правда. Вот мы танцуем вместе, а я даже не знаю вашего имени. – И женщина тихонько рассмеялась, едва ли не с укоризной. – Это почти аморально.

– Меня зовут Арчери. Генри Арчери.

– Как вы поживаете, мистер Генри Арчери? – спросила его партнерша серьезным тоном и тут же, как раз когда они передвинулись в пятно закатного света, окрасившего ее щеки румянцем, подняла на него строгие глаза. – Вы меня правда не узнали? – Генри покачал головой, ломая себе голову над тем, какой еще он мог совершить промах, а дама с наигранным огорчением вздохнула. – Слава – неверная подруга! Имоджен Идд. Это имя вам знакомо?

– Нет, простите, мне ужасно жаль.

– Хотя, конечно, вы мало похожи на человека, который проводит досуг за чтением глянцевых журналов. До замужества я была, что называется, топ-моделью. Самым фотографируемым лицом Британии.

Священник не знал, что сказать в ответ. Все, что ему приходило в голову, имело то или иное отношение к красоте его новой знакомой, но говорить такое вслух было бы наглостью. Видя его замешательство, она рассмеялась, но это был дружеский, необидный смех, добрый и теплый.

Он улыбнулся, глядя на нее сверху вниз, и вдруг заметил за ее плечом знакомое лицо. Главный инспектор Вексфорд был здесь, он привел на танцы крупную миловидную женщину и молодую пару. «Жена, дочь и сын архитектора», – подумал Арчери с неожиданной завистью. Он следил за ними, пока те усаживались вдоль стены на стулья, и только хотел отвести взгляд, как повстречался глазами с Вексфордом. Они обменялись натянутыми улыбками, и викарий залился краской неловкости. Полицейский смотрел насмешливо, словно намекая, что такое фривольное времяпровождение, как танцы, несовместимо с его, Арчери, занятиями детектива-любителя. Он резко отвел от сыщика взгляд и снова переключился на свою партнершу.

– Увы, я читаю только «Таймс», – признался Генри и тут же пожалел, что сказал это – от его замечания веяло снобизмом.

– Однажды и я была в «Таймс», – сказала красавица. – Не на фото, конечно. Меня вызывали в суд. Кто-то упомянул мое имя во время одного процесса, и судья спросил: «Кто такая Имоджен Идд?»

– Вот это настоящая слава.

– Я до сих пор храню вырезку.

Музыка, прежде такая нежная, ласковая, вдруг вскинулась на дыбы и понеслась во весь опор, подстегиваемая бешеным ритмом басов и ударных.

– За этим мне не угнаться, нечего и надеяться, – беспомощно сказал Арчери и тут же, прямо на середине зала, отпустил свою партнершу.

– Ничего страшного. Большое спасибо за танец. Мне было очень приятно, – заверила его Имоджен.

– И мне также, очень, очень приятно.

Они начали пробираться между парами, которые тряслись и скакали вокруг них, как дикари. Идд держала руку пастора в своей, и он не мог высвободиться, не показавшись грубым.

– А вот и мой муж вернулся, – сказала она. – Может быть, вы не откажетесь провести с нами вечер, если, конечно, вы не заняты?

Мужчина по фамилии Идд шел к ним, улыбаясь на ходу. Его покрытое ровным оливковым загаром лицо, тусклые черные волосы и общий лоск, подходящий скорее женщине, нежели мужчине, придавали ему сходство с восковой фигурой. Генри вдруг подумал, что в Музее мадам Тюссо он мог бы стать героем старой шутки на новый лад: наивные посетители, прежде принимавшие воскового служителя за настоящего, легко могли бы принять этого человека из плоти и крови за восковую куклу и, проходя мимо, таращить на него глаза, восхищаясь тонкостью работы.

– Познакомься, дорогой, это мистер Арчери, – представила его супругу Имоджен. – Я уговариваю его остаться. Ночь такая чудная!

– Хорошая мысль. Выпьете с нами, мистер Арчери? – предложил мужчина.

– Нет, спасибо, – сказал пастор, с изумлением обнаруживая, что уже жмет руку этому человеку и что ладонь у того оказывается неожиданно теплой и крепкой, вопреки всем его фантазиям. – Мне уже пора. Я должен позвонить жене.

– Надеюсь, мы еще увидимся, – сказала Имоджен Идд. – Вы хороший танцор. – Она взяла за руку мужа, и они двинулись на середину площадки, встречаясь телами и выплетая ногами сложный узор в такт музыке. Генри пошел наверх, к себе в номер. Раньше он подозревал, что музыка будет раздражать его, но в наступивших фиолетовых сумерках она завораживала, тревожила и будила давно забытые, полуосознанные мечты. Стоя у окна, он смотрел в небо, по которому разбросалось длинное пушистое боа из облаков, розовых, как лепестки цикламенов, только тоньше, невесомее. Старые толстые стены смягчали резкие аккорды, делая их под стать этому безмятежному небу, так что они казались начальными тактами увертюры к какой-нибудь пасторальной опере.

Наконец викарий подошел к кровати, сел и опустил ладонь на трубку телефона. Там она и оставалась в полной неподвижности несколько минут. Зачем звонить Мэри, когда ему нечего ей сказать, ведь он даже не знает наверняка, что будет делать утром? Внезапно его охватило отвращение к Трингфорду с его мелкими провинциальными заботами. Сколько лет прожил он там, поглощенный узкими интересами этого городка, а вокруг все это время бушевал огромный мир, о котором ему почти ничего не известно…