Раман испугался этого визита. По-настоящему струсил – и даже хотел отказать старику в приеме, но вовремя одумался. Приветливо шагнул навстречу, предложил кофе, подсунул пачку сигарет; он ждал и боялся упреков и жалоб – но ошибся и здесь. Жалоб не было.

Старик просто курил, глядел на Рамана и молчал; Раман сделал вид, что не замечает боли, сидящей на дне прищуренных старческих глаз. Раман знал, что не позже чем через год-два ему придется говорить речь над гробом этого человека – и вот тогда придется припомнить этот день и этот взгляд; Раман прекрасно знал это – но изменять однажды принятое решение было не в его правилах. Тем более, что решение, в принципе, совершенно верно.

Старик докурил, извинился и ушел; Раман остался сидеть, уставившись в громоздкую, на полстола, коробку. Где пребывало в миниатюре свежее и смелое, вчера только одобренное сценографическое решение нового спектакля.

Раман смотрел, и миниатюрные декорации населялись крохотными фигурками людей – его актеров; люди бегали и плакали, выполняли одновременно по десять режиссерских задач – но Раман видел только деревянную коробку. Ящик, обитый черными оборочками кулис. Слой пыли на колосниках…

Раман криво усмехнулся. Заставил себя подняться и отправился в репетиционный зал.

Репетиция вот уже полчаса как должна была закончиться – но Глеб, очередной режиссер, правая рука Ковича, любил увлекаться и забывать о времени. Раман тихонько притворил за собой дверь; в выгородке из ширм и огромных бочек шла какая-то бешено напряженная сцена, трое актеров – все в спортивных костюмах – плели кружево реплик и взглядов, прыжков, переходов, желаний и побуждений; Раман не стал садиться на скрипучий стул – прислонился к холодной стене и ощутил вдруг усталость.

Происходящее на площадке в точности походило на его, Рамана, постановки – он с отвращением узнавал свои приемы и принципы. И даже собственную манеру щелкать пальцами, стучать ладонью по столу, нагоняя ритм, ритм, ритм…

Раману вдруг сделалось неприятно. Ему померещилась пыльная и мертвая коробка макета; актеры работали тщательно, Глеб пребывал во вдохновении, сцена выходила интересная – но Раман почему-то ощутил себя на пороге. Некого неизбежного, нехорошего открытия.

В холле работали уборщицы; Раман шел, не отвечая на приветствия, ни на кого не глядя, чувствуя, как прорастает внутри ядовитый, колючий росток осознания. И тщетно пытаясь затолкать его обратно в зерно – все не так плохо. Все не так, ощущения краха случались и раньше, это ерунда, это депрессия, это пройдет…

Это тупик, негромко сказал голос здравого смысла. Так это бывает, и почти со всеми – все, приехали… приехал, Кович, эту тупик, поди-ка прошиби его своим железным лбом… Попытайся…

На парадной стене, в окружении актерских портретов висело на видном месте его собственное, Рамана, изображение – фотохудожник сумел вытащить из его некрасивого лица все возможное обаяние, и теперь фотографический двойник, Кович-второй, смотрел на мир с ласковым прищуром голодного крокодила.

* * *

– Вы грустная, Павла, или мне кажется?..

Они сидели в комнате-оборотне, в жилой ее половине; за матовой занавеской тускло поблескивали страшноватые, неизвестного назначения приборы.

Она вымучено улыбнулась:

– Наверное… У меня сложная полоса… в жизни. Все время какие-то…

Павла замолчала, не зная, как объяснить Тритану то странное состояние, в котором она пребывала вот уже несколько долгих дней.

Тритан чуть нахмурился:

– Неприятности на работе?

Павла вспомнила необычно покладистого, молчаливого Раздолбежа. Вздохнула, покачала головой:

– Нет… На работе… как раз терпимо…

– Уж в Пещере-то, надеюсь, у вас все в порядке?

Павла потупилась. Она уже успела отвыкнуть от той свободной манеры, в которой Тритан умел рассуждать о самом что ни на есть интимном.

– Ведь в порядке, Павла? Больше вас никто не преследует?

Она через силу покачала головой.

– Так в чем же проблемы?

Павла сосредоточенно потерла пальцем матовую столешницу. Так прямо возьми да скажи. В сумасшедший дом угодить можно – «Моя курточка шутит надо мной, то растягивается, то сжимается…»

Или рассказать о машине, которая вроде бы собиралась ее сбить?

Павла прекрасно знала, как будет выглядеть этот рассказ. Как фантазия глупого подростка, желающего подобными россказнями привлечь к себе внимание…

– Да все нормально, в общем-то, – протянула она, стараясь не смотреть в зеленые глаза Тритана.

Тот улыбнулся:

– Тогда пойдем работать?

Матовая занавеска беззвучно скользнула в сторону, обнажая сокровенное нутро комнаты-оборотня; Павла ощутила пробежавший по спине холодок.

– Понимаю, Павла, у вас отрицательный опыт, коллега Борк здорово вам надоел… Мы не будем впадать в крайности. И я все буду объяснять – что я делаю и зачем.

– Ага, – сказала Павла без энтузиазма.

– Во-первых, чем вы для нас так ценны? Не только тем, что вы красивая девушка и интересный собеседник… То есть этого вполне хватает – но имеется нечто, отличающее вас, именно вас, Павла, от прочих красивых и остроумных, которых, кстати, в мире не так уж много…

Тритан говорил небрежно, чуть рассеянно, как о чем-то само собой разумеющемся; у Павлы захватило дух. Банальная лесть, проговоренная между делом – Тритан перебирал инструменты в стеклянном шкафу – звучала естественно и просто. Будто иначе и быть не могло.

Тритан обернулся к ней, глянул сквозь прозрачную дверцу; его чуть насмешливый взгляд будто бы ждал ее ответа. А хорошо бы сейчас пошутить, подумала Павла. Эдак тонко, иронично…

Шуток не было. Все слова, что подворачивались Павле на язык, казались тяжелыми и плоскими, как жернова. И с чего он взял, что я остроумная, тоскливо подумала Павла.

Тритан улыбнулся шире – будто предлагая не печалиться:

– Вашему ядру, вашей изюминке трудно дать имя… Вернее, у нее уже есть имя, единственно возможное – Павла Нимробец… Идите сюда.

Павла, завороженная его неспешным рассуждением, подошла и села, куда было указано.

– Не хотелось бы анализировать гармонию, но такова моя специальность. Из всех ваших личностных черт нам особенно интересна одна… Та самая, что позволила вам трижды подряд спастись от неминуемой смерти.

Павла вспомнила Рамана Ковича. Такого, каким он был в их вторую встречу, в театре: «Тебе везет? А? Павла?»

– Мне везет, – сказала она шепотом.

– Вам везет, – Тритан взял ее за руку, одним движением поднял рукав, – вам везет в тех случаях, когда дело идет о вашей жизни.

Павла вздрогнула. Помада в щели тротуара… «Это случайно… Сбивать машиной?.. Так не бывает…»