А его дама… Он открыл дверцу машины и измерил ногой глубину бирюзовой лужи, в которую превращали снег реагенты. Хороший яловый сапог был испорчен. «Зря Государь помиловал мэра Собакина. Я бы ему этих реагентов…»

– Я по поводу музыкальных стержней, – как можно более независимым тоном произнесла Елена. – Вы могли бы мне пообещать не слушать?

Да она из него веревки вьет!

– Я, со своей стороны, возьму обязательство не прикасаться…

– Почему? – Кройстдорф насупился. – Они же вытянули нас из большой беды. И было бы логично…

– Биологические ритмы – дело глубоко частное. Интимное. Слушая эту мелодию, мы легко можем увлечься друг другом.

«Ну и на здоровье», – чуть не сказал Алекс.

Елена подняла на него умоляющий взгляд.

– Мы принадлежим к разным этажам жизни. Если бы не экстремальные обстоятельства, мы бы не встретились. Теперь все закончилось, и я хочу остаться там, где есть. – Она помедлила. – Мне не нравится ваш мир.

– А я вам нравлюсь? – прямо спросил он, глядя в ее несчастное растерянное лицо.

– Да, очень. – Честно. Минуты не колебалась. – Но все, с чем вы живете, кроме Варвары, конечно, мне не по душе.

«Да кому ж по душе? – возразил Карл Вильгельмович. – Государь сколько раз жаловался. Ни одного живого лица нет».

– Забудем, – попросила Елена. – Меня устраивает моя жизнь.

«А меня моя нет!» – чуть не заорал Алекс, но сдержался. Он не любил складывать оружие: мало ли что она сегодня сказала! Поэтому, досадуя на упрямство госпожи Кореневой, Кройстдорф проводил ее до кафедры, где поверг присутствующих в трепет одним своим явлением и грозным видом. На прощание пожал, а не поцеловал, как хотелось бы, ей руку. Что вовсе не было лишним, если учесть факт увоза лекторши прямо из университета двумя жандармскими чинами в голубых мундирах. Теперь он возвращал краденое и подтверждал полную благонадежность.

После чего Карл Вильгельмович посчитал своим долгом засвидетельствовать почтение ректору университета, депутату Думы и члену Государственного Совета, лицу знакомому, хотя вовсе не приятному.

Гаррик Шалович Леденец принадлежал к числу встревоженных, обеспокоенных граждан, печальников о судьбе России, вразумляющих царя на реформы. Что раздражало и царя, и тех, кто стоял рядом. Ближний круг тесен. Лишнего тут не надо. Гаррик же Шалович ловил на лету каждый взгляд самодержца и преданно ненавидел тех, с кем император обменивался этими взглядами. Он вечно писал письма, выражал негодование по поводу недавно принятых законов и горой стоял за пресловутое разделение властей.

Кройстдорф ничего не понимал в философской сути всеобщего голосования через голову парламента, но считал его удобным.

«Нет, нет и нет!» Карл Вильгельмович помнил то заседание Государственного Совета, на котором решался вопрос. Леденец примкнул к тем, кто сгрудился против «голосов снизу». «Нас сметут, как волной, мнениями этого быдла!»

Хорошо, что он говорил в кулуарах. Государь польского слова не терпел и к своему народу не применял, хотя и считал любое заигрывание с толпой опасным. «Это на улице они сбиваются в массы, – пояснял Максим Максимович. – Людей не видать. И управляются все спинным мозгом. Бери их голыми руками и бросай хоть на штурм Зимнего, хоть под танки, хоть в космос без скафандров. – Царь долго сморкался, основательностью этого занятия подтверждая свои мысли. – А у себя дома каждый человек отделен. Десять раз отмеряет, а потом отрежет. Потому и не страшно опрашивать».

«Вы сметаете тонкий слой образованных, по-европейски мыслящих людей, готовых давать советы по управлению страной, – вещал Леденец, – голосами из низов, которые понятное дело что поддерживают».

Что? Это пока оставалось загадкой. Никто – ни Дума, ни министерства, ни Государь – не знали, чего именно хотят подданные. Темная неповоротливая толща, из которой, по ощущениям многих, всегда исходила угроза.

«Наши советники полагают, что там сидит Пугачев на Разине и Нестором Махно погоняют, – возмущался Макс. – Что понятно, если вспомнить революцию. Но у нас третье поколение с высшим образованием. И совершенно естественно, что они хотят участвовать в законодательстве напрямую! – Царь ходил по кабинету и ораторствовал перед другом совершенно спокойно, зная, что лишние слова не попадут за дверь. – Вот где у меня думцы, – он провел ребром ладони по горлу. – Чванятся не пойми почему. Удавка!»

Уже поэтому никакой близости между Государем и Леденцом быть не могло. Но, как видно, Гаррику Шаловичу очень хотелось. Он бы дорого дал, чтобы лить императору в уши то, что молол на заседаниях Совета. Такие, как Кройстдорф, не давали. Визит вежливости шефа безопасности не мог вызвать у Леденца большой радости. Но Алекс еще лет десять назад усилием воли разучился смущаться, как и замечать чужое недовольство на счет собственной персоны. Что ему, человеку впечатлительному и горячему, далось нелегко.

– Гаррик Шалович, – приветствовал он Леденца с самым дружеским видом. – Мы тут похитили у вас одну достойную лекторшу, так вот, я сегодня имел честь ее вернуть.

Ректор поморщился. Манера безопасности действовать, никого не предупреждая, давно стояла у всех чинов министерского ранга поперек горла.

– Надеюсь, что вы оформили все надлежащие документы?

«Еще бы!» Кройстдорф открыл персональник. Перевел пачку с требуемыми бланками на адрес ректора и приложил палец к экрану, подтверждая свою подпись.

– Мне очень жаль.

«Вообще не жаль. Даже напротив».

– Надеюсь, наше невольное вмешательство в мирный процесс обучения юношества не имело катастрофических последствий?

Ректор сглотнул.

– Вряд ли это возможно. У нас множество первоклассных лекторов, которым можно поручить вести занятия за госпожу Кореневу. Ее часы уже перераспределены. Деканат изменил расписание. Думаю, в услугах этого специалиста университет больше не нуждается.

Карл Вильгельмович опешил.

– Вы удивлены? – со скрытым торжеством заявил Леденец. – Странно. Мы не можем держать на должности человека, причастного к покушению на императора. Ее родственные связи тоже…

Алекс вскипел. Каждый будет корчить из себя законоведа и на свой лад гнуть правовые нормы! Ведь не Государь, не Генеральный прокурор, не он, многогрешный, а чинуша без должных полномочий рвется закручивать гайки.

– Это самодеятельность, – вслух произнес Кройстдорф. – Ни у высочайшего лица, ни у безопасности больше нет к госпоже Кореневой вопросов. Она должна немедленно вернуться к исполнению своих служебных обязанностей.

Леденец откинулся в кресле и скрестил пальцы.

– А вот это уже решать мне. В моем учреждении я остаюсь главой. И у меня есть вопросы.

Леденец повернул к Карлу Вильгельмовичу экран своего персональника, открыл одну из папок и вывел содержимое на голографическую панель перед носом у шефа безопасности.