— Приходит много народа, во всех не разберешься.

— Среди них есть сволочь и болтуны и, возможно, связанные с заграничными учреждениями. Твое имя враги могут использовать за рубежом в ущерб интересам нашей страны.

— Я все это понимаю. Но я тут не виноват.

— Гони прочь всех шептунов и включайся в общее дело советского народа.

— Хочу помогать, работать вместе со всеми. Других помыслов у меня нет.

— Я доложу о нашем разговоре ЦК и Никите Сергеевичу.

— А этот Тимофеев, письмо которого вы мне прочитали, ругал Никиту Сергеевича и Аджубея. Я его за это изматерил, и на проекте его книги, которую он дал мне на отзыв, я написал, что это такое дерьмо, которое выпускать нельзя.

— Ты с ним разговаривал?

— Раз пять разговаривал. Он пишет книгу очерков о штурмовиках. Во время одного из разговоров он ругал Аджубея за то, что тот, будучи редактором «Комсомольской правды», а затем «Известий», не напечатал два его очерка. Он говорит: не имей сто друзей, а имей Аджубея, зятя Хрущева… Тимофеев, видимо, считает, что я к Никите Сергеевичу должен плохо относиться, а я, кроме благодарности, к нему ничего не имею. Я был у Никиты Сергеевича, он хорошо меня принял, много сделал для меня, я благодарен ему. И когда кое-кто о нем говорит глупости, я им даю резкий отпор.

— То, что ты говоришь сейчас, подтверждает мои слова. Прекрати встречи с подобными людьми. Ты сболтнешь что-нибудь в пьяном виде, они переврут, добавят, преувеличат, и для тебя это может кончиться большими неприятностями.

— Полностью согласен с вашими словами, Климент Ефремович. Я убежден, что вы меня любите и желаете только добра.

— Люблю и хочу, чтобы ты жил другой, хорошей жизнью. Помирись с сестрой.

— Я постарше ее и первым к ней не пойду. Придет — приму хорошо.

— Ты давно с ней не встречался?

— За семь лет она ко мне ни разу не приехала. Я это ей не прощу.

— Светлана много раз говорила тебе, чтобы не пил.

— Никогда она мне этого не говорила. Она странная, у нее тяжелый характер, но я ее всегда поддерживал. Случись с ней, что случилось со мной, я бы все пороги обил. Не могла приехать, когда я сидел во Владимире, хотя бы на 15 минут… Дети приезжали.

— Вижу, многого ты не понимаешь. Попал ты в свое время в канаву и, если не возьмешь себя в руки, опять соскользнешь с правильной дороги, на которую тебя вывели.

— Я буду отвечать не словами, а делами.

— Не пей с сегодняшнего дня. Дай слово!

— Я врать не умею. Возьмите надо мной шефство, а я вас не подведу.

— Вернется Никита Сергеевич, поговорим с ним, попрошу его принять тебя.

— Пока нет Никиты Сергеевича, может быть, уехать куда-нибудь отдыхать? Он дал мне путевки на 4 месяца, а я использовал только один месяц.

— Я не уполномочен руководить тобой.

— Я вам бесконечно благодарен, дорогой Климент Ефремович, за эту беседу. Мое единственное желание — как можно скорее получить работу».

За этой суконно-услужливой записью помощников Ворошилова со всей очевидностью проступали тайные пружины и смысл разговора. Это старая «сталинская гвардия» разговаривала с непутевым сыном своего бывшего вождя. Увещевала, уговаривала, пугала, намекала… Ты, Василий, пойми: другие времена — другая жизнь. И этот безнадежно повторяемый призыв «Не пей!» на самом деле означает иное: «Молчи! Не болтай языком! Мало ли что у нас на уме, мы ведь помалкиваем!»

Поведение же сына Сталина — это поведение безнадежного пьяницы во всей красе, со всеми неуклюжими попытками хитрить, уходить от неприятных тем, обещать что угодно, зацикленность на одной теме, в данном случае — «Дайте работу». Какая там работа! Кем он мог работать? Как? Пьяницы всегда врут так — упрямо, безнадежно, хотя всем вокруг все про них уже понятно.

Да, он ничуть не изменился даже за годы в тюрьме. Стоит выпить — и в нем тут же проявляется исковерканный вседозволенностью двадцатипятилетний генерал, перед которым все стоят навытяжку. И в грехи отца он ничуть не верит, и Ворошилов с Хрущевым для него только предатели, и сестра, отказавшаяся от отца, тоже…

Ворошилов после разговора направил записку Хрущеву:

«Очень прошу ознакомиться с беседой, которая записана почти слово в слово. Василий Сталин вел себя скромно и «немножко испуганно», как мне показалось, но был вежлив и предупредителен в разговоре. Просит дать ему работу, связывая ее со своим поведением. «Дайте мне работу, и я исправлюсь», — все время твердил об этом. Сообщи, пожалуйста, и свое мнение, и предложение по существу. С большим братским приветом К. Ворошилов».

Хрущев передал записку Суслову. А уже на следующий день в ЦК КПСС поступила секретная записка Генерального прокурора СССР Руденко и председателя КГБ СССР Шелепина совершенно иного содержания.

«Совершенно секретно

Считаем необходимым доложить ЦК КПСС о следующем. Несмотря на даваемые ЦК КПСС заверения, В. Сталин систематически пьянствует, проводит время в кругу лиц с низкими моральными качествами, пьяницами, грубит окружающим, выражается нецензурными словами в присутствии женщин и детей, допускает враждебные разговоры антисоветского порядка и возводит клевету на отдельных руководителей Коммунистической партии и Советского правительства.

Недавно, будучи в нетрезвом состоянии, В. Сталин наехал на машину японского посольства. В результате сидящий в ней сотрудник посольства получил ушиб головы. После столкновения с автомашиной японского посольства он не остановился и с места происшествия скрылся.

В. Сталин вызывался в Комитет госбезопасности и предупреждался о неправильном поведении, однако никакого воздействия эта беседа на него не возымела, и он по-прежнему ведет себя неправильно. Находясь в санатории Министерства обороны в Кисловодске, также систематически пьянствовал, нарушал установленный режим пребывания в санатории, проводил время с сомнительными лицами и вел себя непристойно.

В. Сталин на днях посетил китайское посольство, где якобы, по его словам, оставил письмо на имя Мао Цзэ-дуна. Подробности разговора в посольстве и содержание этого письма нам не известны.

По имеющимся у нас данным, В. Сталин намерен пойти в китайское посольство и остаться там. Учитывая все это, КГБ и Прокуратура СССР вносят предложение об отмене постановления Президиума Верховного Совета СССР от 11 января 1960 г. и водворении В. Сталина в места лишения свободы для дальнейшего отбытия наказания согласно приговору Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 2 сентября 1955 г.

Проект постановления ЦК КПСС и постановления Президиума Верховного Совета Союза ССР прилагаются».

Хрущев, узнав об аварии, устроенной Василием Сталиным, долго матерился, спрашивал: «Что будем делать? Посадить — погибнет. Не посадить — тоже».

А еще через день происходит заседание Президиума ЦК КПСС, на котором рассматривается единственный вопрос — о Василии Сталине. На этом заседании Ворошилова резко критикуют, ему просто устраивают разнос за то, что согласился на встречу с Василием Сталиным, за неправильное поведение во время разговора, беспринципность и политическую близорукость. Остались только тезисные обрывки состоявшегося обсуждения.