Номер, который снимал Распутин, располагался на втором этаже. Сопровождающий Ардашева человек постучал в дверь с цифрой «12» и, услышав одобрительный возглас, пригласил войти.

Перед Климом Пантелеевичем возник простой русский мужик с густой, неухоженной бородой. Его длинные, расчесанные на прямой пробор волосы спадали на плечи, и от этого он походил на монаха. Большой открытый лоб, свето-серые глаза, сидевшие глубоко, прямой мясистый нос и острый пронзительный взгляд встретили присяжного поверенного у самого входа. Он был одет в лиловую шелковую рубаху с поясом, английские полосатые брюки, заправленные в высокие хромовые сапоги-бутылки. В комнате невыносимо пахло ваксой.

— А вот и гость пожаловал, — пробасил хозяин. — Ну садись, садись, дорогой, разговоры будем разговаривать.

Не произнося ни слова, Клим Пантелеевич опустился в кресло. Распутин уставился на адвоката, словно пытаясь его загипнотизировать. Ардашев поймал недобрый взгляд и вперился прямо в переносицу визави. И вдруг старец вздрогнул, прикрыл на миг глаза и, будто пытаясь снять с лица паутину, провел по нему ладонью. Затем он отнял руку и сказал:

— Ох и крови на тебе, мил человек! Но ты молись, кайся перед Господом! Он простит! А грех на то и дан, чтобы каяться!

— Я вас слушаю, — сухо выговорил Ардашев.

— Да-да. — Он посмотрел на секретаря. — Ты ничего еще ему не говорил? — Секретарь отрицательно покачал головой. — Ну дык, тада я и поведаю. Вишь какое дело… Ароша сказывал, что ты мастак всякие загадки отгадывать. Но берешь за это немалые деньги. — Он вынул из кармана брюк толстую пачку перевязанных бечевкой радужных и положил на журнальный столик.

— На, возьми.

Клим Пантелеевич не шелохнулся.

— Мы просить тебя хотим, чтобы ты помог России-матушке… Ты понял?

Ардашев покачал головой.

— Григорий Ефимович, позвольте я все объясню? — вмешался секретарь.

— Ладно, валяй. У тебя язык побойчей.

— Видите ли, какое дело, уважаемый Клим Пантелеевич. Несколько дней назад к Григорию Ефимовичу напросился на встречу один полковник откуда-то из периферии. Из его слов следовало, что он сделал очень важное открытие, связанное с геликоптерами. Как он нам объяснил, в настоящее время французские конструкторы жиропланов бьются над одной проблемой: они не могут заставить эту машину подняться и совершить горизонтальный полет. По его словам, все дело в некоем устройстве. Вот его-то и придумал полковник. С чертежами и выкладками он поехал в Москву на выставку воздухоплавания. Но сколько он ни пытался обратить внимание военных на его открытие — все тщетно. Даже великий князь Александр Михайлович, который помогает авиаторам, не удостоил вниманием его разработки. Но, узнав из газет, что царская семья собирается в Ливадию, он отправился в Ялту. Здесь Левицкий пытался пробиться на прием к Государю, но такой чести ему не оказали. И тогда он пришел к Григорию Алексеевичу и попросил проинформировать Его Величество о важном открытии. Естественно, я объяснил ему, что для этого нам потребуются чертежи и пояснения. Кое-что было при нем. — Он вынул из папки три листа обычной почтовой бумаги и передал их Ардашеву. — Вот, возьмите.

— Это все?

— Нет. По его словам, он снял почти все, но оставался один самый важный лист, который полковник пообещал принести сразу, как только снимет с него копию. Правда, перед самым уходом он обмолвился, что ему кажется, будто за ним ведется слежка, и он очень опасается, что это связано как раз с его новшеством. А на следующий день он повесился в собственном номере. Согласитесь, все это весьма странно. Совершенно случайно от одного официанта я узнал, что вы, господин Ардашев, находитесь в Ялте. Я читал в газетах о ваших расследованиях, и потому мы решили обратиться именно к вам, а не в полицию. Во-первых, полиция все равно ничего не отыщет, а во-вторых, генерал Думбадзе и полицейский начальник Гвоздевич не питают к Григорию Ефимовичу добрых чувств.

Распутин потряс кулачищами и воскликнул:

— Нехристи! Вот напущу на них Демонов! — И, глядя на Ардашева, уже совсем смирным тоном сказал: — А деньги ты возьми. Они пригодятся. За всяку работу должно людям платить.

Симанович вынул из той же папки лист гербовой бумаги и протянул его адвокату.

— Вот, Клим Пантелеевич, прочтите. Это прошение Левицкого на имя Государя.

Ардашев читал и не верил своим глазам:

«…мною сконструирован воздухоплавательный аппарат с новым принципом полета. Заключается он в том, что если над летательным аппаратом создать за счет вращения винта искусственную бурю, то под влиянием этой силы он будет держаться в воздухе, подниматься и опускаться, а также передвигаться в разные стороны, обеспечивая при этом полную безопасность полета. Таковое было бы невозможным без изобретения принципиально нового механизма, названного мною автоматом перекоса. Благодаря ему можно управлять несущим винтом геликоптера».

— А может, Ароша, мы мало денег аблакату дали? А? Пойди еще принеси. Они там… сам знаешь…

— Послушайте, господа, никакой оплаты мне не нужно. Погибший полковник Левицкий мой земляк, и я уже взялся за расследование этого дела. Так что обойдемся без денег. Вы позволите, я возьму с собой чертежи и это прошение?

— Да-да, забирайте всю папку! — замахал руками Симанович.

— Я, кстати, уже установил, что Левицкий был убит.

— Вот видите, Григорий Ефимович, я же вам говорил, что Клим Пантелеевич распутает любое дело.

— Так и хорошо! Вот пусть и деньжата возьмет.

— Благодарю вас, но я не настолько корыстен, как может показаться.

— Ай-ай-ай! — покачал головой Григорий. — Нешто можно так? А сколько в твоем городе храмов, мил человек?

— Семнадцать.

— Так будет восемнадцать! Ароша, неси капиталы! Серенькие[7]давай! — Симанович не двинулся. — Я что тебе сказал! — прикрикнул Распутин и так стукнул кулаком по столу, что зашаталась фарфоровая ваза.

Секретарь стремглав, будто ему в штаны подлили скипидару, бросился в соседнюю комнату и тут же вернулся с еще более увесистой пачкой двухсотрублевых купюр.

— На вот, дорогой, возьми. Коли у самого нет нужды — на храм жертвуй! Грех не брать на доброе дело! Токмо скажи своим попам, что это от Григория Ефимовича, от святаго старца земли русской. Скажешь? Ладно? — попросил он умоляюще.

— Непременно. На храм, так на храм. Как вы отнесетесь к тому, если выяснится, что злодей, который расправился с полковником, сам уже на том свете? Тогда ваши деньги могут быть потрачены впустую.

— Как это зазря? Да ежели Господ покарал душегуба, так, значит, и суд Божий над ним свершился! Вот ты и отблагодаришь Создателя — храму деньги пожертвуешь. Но и себя не забудь… А мы, буде понадобится, скоро снова в окаянную столицу махнем.