Сообразив, что змеюк тут ни при чем, Марья радостно закивала. Мол, да, не заладилось у нас с царской супружницей.

Такая бурная реакция царевну не обрадовала, скорее удивила. Однако же от вопросов она воздержалась. Не до того, самой выговориться надобно.

— У меня с ней тоже не все гладко, — призналась Любава. — Все-таки я выросла в другом мире. И потом… Сложно мне к ней как к матери относиться. Я ведь взрослее ее. По годам и по уму, и вообще… Мама меня родила в девятнадцать и сразу уснула, а когда проснулась… — царевна смолкла и грустно посмотрела в окно. — Знаешь, я этого никому не говорила, тебе первой скажу. Не потому, что это тайна, не думай. Просто рядом с тобой легко, тепло, а с мамой…

— Любаш, ну зачем эти исповеди? — Маша присела рядом и взяла в руки похолодевшую узкую ладошку царской дочери. — Просто скажи, что нужно сделать, я помогу. Если смогу, — подумав, добавила она.

— Она никак не хочет или не может стать мне подругой, воспитание не позволяет, а я не могу ее беспрекословно слушаться — характер не тот и воспитание, много всего. Но я ее все равно люблю, Маш. Веришь?

— Да. Конечно.

— Помоги ей, как мне помогаешь, — посмотрела на берегиню Любава. — Она же сама ни за что не попросит, особенно тебя. А ведь от токсикоза загибается. И вообще по-полной мучается. На еду смотреть не может, от зеленого цвета ее укачивает, от синего голова кружится, настроение то и дело меняется. Мне ее так жалко.

— Я даже и не знаю, — растерялась Маша. — Царица-матушка у меня из рук не примет ничего.

— А мы ей не скажем, — оживилась Люба. — Просто домовые будут подавать маме приготовленное тобой, да и все! А продукты мы доставим, ты не думай. И порежем, и разделаем, и вообще. Только не отказывайся, Маш, пожалуйста.

— Все сделаю, но под вашу ответственность, — умыла руки Облигация, которой чисто по-человечески стало жалко склочницу Василису.

— Спасибо! — обрадовалась царевна. — Ты лучшая, Маш! Тогда прямо сегодня и начнем.

Сказано — сделано! Порция куриной лапши, овощной салат и паровой судачок, одобренные Любашей, отправились на стол царице-матушке.

— Хоть поест нормально, — за обе щеки уписывая кабачковую запеканку с рубленой телятиной, сыром и помидорками, радовалась за родительницу Любава. — Мммм, как же вкусно.

— Посмотрим, как оно все зайдет, — Маша была куда более осторожна в своих прогнозах.

И она таки оказалась права. О чем и поведал татуированный царевнин домовой.

— Она его туда, а оно все обратно, — бурно жестикулируя, докладывал он. — Миловаться мне с осьминогим конем Одина, если хоть что-нибудь царица-матушка удержать сумела. Фонтан ’Дружба народов' в натуре.

— Восьминогим, — со вздохом поправила расстроенная Маша.

— Чего? — не понял тезка древнегреческого философа.

— У Слейпнира восемь ног, но он совсем не осьминог, — пояснила она.

— Сильна, — восхитился домовой, глядя на обессиленно сидящую на лавке Облигацию. — Так стихами и чешет, ёпта!

— Не расстраивайся, — теперь уже царевна успокаивала берегиню. — Думаю, что так получилось из-за того, что мама не обращалась к тебе с просьбой, а может ей сначала нужно было попросить прощения. Неважно! Мы все равно подберем для нее подходящий рацион питания.

— Сбалансированный в натуре, — заржал бесстыжий домовик. — Ассоциация ветеринарных врачей рекомендует.

— Сгинь, Платон! — лопнуло терпение Любавы. — И не смей на глаза показываться, пока не позову.

— Шухер! — крикнул этот шут гороховый и пропал.

— Он немного странный, — глядя на место, которое только что занимал татуированный матершинник, сказала Люба. — Но очень хороший. Просто чувствует напряжение между мной и мамой, а промолчать не всегда может. Натура такая.

— Ага, — согласилась Марья, думая о том, что нежданно-негаданно оказалась по уши втянута в околоцарские разборки. А это не есть хорошо. Это хреново, откровенно говоря, но поскольку деваться некуда… Она тяжело вздохнула, смиряясь со своей судьбиной.

— Так что горевать не стоит, справимся.

— Угу, — еще горше вздохнула Маша, понимая, на чьи плечи лягут основные тяготы.

— Выше нос, — не унывала царевна. — Если будет совсем сложно, подключим Ягу, Она, знаешь, какая мудрая?

В сотый, наверное, раз вспомнив страшный ведьмин лик, отражающийся в чаше с водой, Марья вздрогнула, но нашла в себе силы кивнуть. Мол, мудрая твоя Яга аж жуть, просто дальше ехать некуда.

Время показало правоту Кащеевой дочери. Зря Маша сомневалась в своих силах, мудрости Яги и прозорливости царевны. Уже спустя неделю меню для Василисы было составлено. Опытным путем удалось выяснить, что беременный организм царицы матушки благосклонно воспринимал только манную кашу, селедку и мелки. Цветные. Преимущественно розовые. Остальные продукты он отвергал. Напрочь.

— Помяните мое слово, — сокрушалась по этому поводу Яга. — Василиса наша девку ждет. Родит она тебе, Любаша сестричку.

Дни бежали за днями. Жаркое южное лето не торопилось уступать место осени, отдариваясь от нетерпеливой златовласой красавицы налитыми яблоками, виноградом, медом и орехами. Украшало ее поздними розами, обнимало Млечным путем, осыпало падающими с бархатного неба звездами, пело и плясало на свадьбах и ни в какую не хотело печалиться. Это веселье словно игристое вино пьянило жителей Лукоморья.

Всяк даже самый распоследний ведьмак радовался жизни. Не отставали и наши квакушки: трудились (Маша), влюблялись (Настя), крутили шуры-муры (Малашка). Да-да-да, Настюша именно что влюбилась. В кого спросите вы? В Горыныча, естественно.

Этот, мать его, нехороший змей с тех пор, как увидел Настеньку, покоя не знал. Вот уж действительно — седина в бороду, а бес в ребро. И пусть змей был рыжим до оторопи, это никак не отменяло того, что ему гаду сто шестьдесят, а Насте чуть за двадцать.

— Куда, вот скажи куда он лезет? — шепотом возмущалась Марья. — Старый козел, а лезет к нашей девочке трепетной.

— Потому и лезет, — мудро отвечала Меланья, разнежившись на ласковом солнышке чисто кошка. — Зачем ему Жучки злые да потасканные, когда тут такая ягодка созрела. Чистая, нежная, сладенькая. Ее и сорвать не грех.

— Тьфу на тебя! — не выдержала Марья. — То есть типун тебе на язык! Пусть только попробует, я ему сама все поотрываю, — посулила берегиня. — Настенька, она…

— Взрослая. Она — взрослая девка, понимаешь? — перебила Меланья. — И может делать все, что хочет. И с кем хочет. И мы не вправе вмешиваться.

— Знаю, — сникла берегиня. — Просто не хочется, чтобы Настюха обожглась. Надо ей посоветовать…

— Не надо, Маш, все равно не послушает. Лучше, — Малашка выпрямилась и торопливо зашептала. — Лучше скажи, Аспид все еще не отступился от тебя? Да не кривись, отвечай, я ради дела спрашиваю.