Недоволен, как всегда, был только полковник Малахов, которому, по мнению некоторых сослуживцев, вечно было больше всех надо, и с каждым днем недовольство полковника все возрастало. Только этим можно было объяснить то упорство, с которым Алексей Данилович ежедневно просматривал рекламные отделы всех без исключения газет, до которых мог дотянуться.

Когда несколько дней назад Малахов при личной встрече предложил Слепому поставить последнюю точку в этом деле, Глеб колебался недолго. Он давно оставил попытки проверять и испытывать Малахова, окончательно решив, что тому можно доверять – разумеется, в тех пределах, в которых один офицер ФСБ вообще может доверять другому.

Говоря по совести, Сиверов доверял своему куратору даже сверх этих пределов – возможно, просто потому, что не был вынужден ежедневно ходить на службу, носить форму и принимать участие в карьерной гонке и битве честолюбий. Такие вещи сильно портят характер, и Глеб был очень рад, что не имеет ко всей этой возне никакого отношения.

– Заметано, – сказал он, разливая по чашкам дымящийся кофе. – В каком виде он вам нужен: холодным или горячим?

– Цинизм тебя не украшает, Глеб Петрович, – грустно сказал Малахов, осторожно беря тонкую, как лепесток, чашечку и бережно поднося ее к губам.

– А он никого не украшает, – не стал спорить Глеб. Он включил магнитофон, убавив громкость до минимума, чтобы не раздражать Малахова, который плохо переваривал симфоническую музыку, и закурил, задумчиво рассматривая поднимавшуюся с кончика сигареты струйку дыма. – Только в данном случае это не цинизм, а обыкновенная прямота, начисто исключающая двойное истолкование-. Мы с вами где-то военные люди, а это предполагает военную же прямоту и ясность отношений. “Есть”, “так точно” и все такое прочее…

– Теперь ты ерничаешь. – Малахов вздохнул. – Кстати, о военной прямоте. Довелось мне как-то побывать в Восточной Германии. Дело было как раз перед выводом оттуда наших войск. Представь себе картину: праздник, торжественное собрание, на котором присутствует офицерский состав с женами, причем как с нашей стороны, так и с немецкой.., что-то вроде прощального вечера, в общем. Представляешь?

– Угу, – сказал Глеб, водя носом над чашкой с кофе. – Этакий паноптикум.

– Ну, это дело вкуса. – Малахов усмехнулся. – Хотя мне тоже так показалось. И вот выходит на трибуну немецкий генерал, откладывает в сторону свои тезисы и конспекты и этак тепло, в неформальном ключе заявляет: “Прошу меня извиняйт, я куево кофорить по-русски…"

Глеб, не удержавшись, фыркнул в чашку, расплескав кофе и забрызгав свитер.

– Заливаете, товарищ полковник, – сказал он, утираясь. – Не могло такого быть.

– Почему же не могло? – обиделся Малахов. – Все-таки служил бок о бок с нашими. Совместные учения, маневры, совещания.., водку, опять же, вместе пили. Где ему разобраться, какая лексика нормативная, а какая нет? Тем более, что русские генералы все время именно так и выражаются.

– Все равно заливаете, – сказал Глеб.

– За что купил, за то и продаю.

– Ну вот. А говорите, сами там были…

– Это, между прочим, дурной тон: ловить начальство на мелком вранье, – строго сказал Малахов. – Начальство может обидеться…

– ..и начать врать по-крупному, – закончил за него Глеб. – Так я все-таки не понял, как мне быть с этим вашим Небабой.

– Прошу меня извиняйт, – с сильным немецким акцентом ответил Малахов. – В принципе, было бы неплохо с ним поговорить, но все, что мне нужно, я про него уже и так знаю. Он занимается похищением людей, причем в таких размерах, что никакому маньяку и не снилось. Что же мне, посадить его на десять лет?

– Это если получится, – задумчиво заметил Глеб, снова поднося чашку к губам.

– Вот именно, – проворчал Малахов.

– И как вы намерены его прищучить?

– Он опять зашевелился, – сказал полковник. – Мои ребята выловили несколько его объявлений. У нас в отделе есть одна девица… В общем, в результате проведенной оперативно-розыскной работы удалось установить, что наш Небаба затевает что-то крупное. Похоже, он готовится сорвать приличный куш и слинять. Вот тут-то ты его и хлопнешь, причем так, чтобы все было вполне очевидно: вот Небаба, а вот, наоборот, бабы…

– Что же он, по-вашему, сам их повезет? – удивился Глеб. – На его месте я бы не стал.

– Слава богу, ты не на его месте, – искренне сказал полковник, – а на своем. И вообще, это не твоя забота.

– А чья?

– Моя. Всего и делов – пугнуть его чуть-чуть, чтобы засуетился, чтобы когти рвануть захотелось. Он и так наверняка весь на нервах. Один намек – и он побежит. А бежать удобнее всего туда же, куда везут товар, потому что там деньги.

– Смотрите, не перестарайтесь, – предупредил Глеб. – Знаю я ваши намеки. Как бы он вообще на дно не лег.

– Не ляжет, – заверил его Малахов. – Некуда ему ложиться.

С момента того разговора прошло две недели, в течение которых Глеб чувствовал себя словно отравленным. Часто, глядя на Ирину, он ловил себя на мыслях о том, каково было бы ему на месте тех мужей, чьи жены, уехав в Москву подзаработать деньжат, сгинули без следа, как брошенный в воду посреди океана камешек. Конечно, у Ирины не было никакой нужды откликаться на сомнительные объявления в газетах, да и сам Глеб был вполне способен отыскать пропавшего человека, не прибегая к посторонней помощи, но много ли в России таких семей? Половина страны торгует сама с собой всяким дерьмом, укрепляя экономику Китая и Турции, а вторая половина сидит без работы. Чем не рынок рабов? Нищие, безответные, совершенно бессильные перед хамами в погонах и без, засевшими в кабинетиках и в рабочее время развлекающими себя компьютерными играми…

Слепой понимал, что Малахов намеренно заразил его собственным сумасшествием. Тоже мне, солдат революции, думал Глеб. Чистые руки, горячее сердце… Что же касается холодной головы, то в данном случае это качество чекиста Малахова было под большим вопросом. В то время, как все “внутренние органы” гонялись за террористами, полковник вдруг ни с того ни с сего заинтересовался судьбами каких-то исчезнувших баб. И ведь наверняка восемьдесят процентов из них – обыкновенные уличные проститутки…

Глеб хмыкнул, покосившись в боковое окно. “Мустанг” мчался по Тверской. Несмотря на неумолимо приближающееся утро, здесь было полно очень откровенно одетых девиц.

Похоже, бизнес подполковника Небабы нисколько не повлиял на численность их популяции. У этого колодца не было дна, из него можно было черпать бесконечно. В масштабах истории деятельность Мирона Григорьевича Небабы имела значение не большее, чем содержимое детского ночного горшка, но Глеб давно избавился от нездоровой привычки мыслить категориями всемирной истории. Каждая из исчезнувших женщин была живым человеком и имела право на защиту, в том числе и со стороны государства. Такой взгляд на вещи, несомненно, показался бы узковатым очень многим людям, однако Слепой неплохо изучил человеческую психологию и отлично знал цену широте взглядов. Каждый дурак не прочь порассуждать об истории и о том, что прогресс требует определенных жертв, в том числе и человеческих, до тех самых пор, пока колесо истории не наедет ему на ногу, или пока его самого не поволокут к алтарю, чтобы принести в жертву тому самому прогрессу, который он так превозносил. Вот тогда все эти доморощенные сверхчеловеки сразу вспоминают, что каждое сознание целиком вмещает в себя весь окружающий мир, и там остается еще довольно много места…