– Митя, – шептала она снова и снова. Застонала, опустилась на пол, обхватив себя руками. Игла колола и колола, заставляла дергаться от бешеной боли, которая в сто раз сильнее любой другой. Где он? Почему не рядом с ней? Что, если специально отправил ее сюда, в номер, а сам взял и уехал?

Сбежал к той, другой?

С появлением Стеллы в Митиной жизни Лина опять потеряла покой. Ее хрупкий мир грозил рухнуть и завалить ее обломками. История повторялась: опять возник человек, настроенный с Митей на одну волну. И человек этот на сей раз был неправдоподобно красивой женщиной. С такой соперницей Лине было не справиться. Разве могла она, нескладная дурнушка, с ней тягаться?

Влияние Стеллы на Митю увеличивалось день ото дня: та была незаменима в работе и давала ему возможность заниматься любимым делом. Стелла была составляющей его успеха, в то время как Лина – тяжким балластом.

Ангелина сходила с ума, слыша из его уст хлесткие Стеллины словечки и бесконечные «мы со Стеллой» и «Стелла говорит, что». Митя и его верная помощница вместе ходили на презентации и деловые встречи. Боже, какой сногсшибательной парой они были!

Любимый муж весело смеялся над шутками Стеллы и откровенно восхищался ее блестящим умом. Начал вслед за ней пить молотый кофе с капелькой топленого молока и полюбил роллы.

Что же оставалось Лине? Она поддерживала видимость хороших отношений со Стеллой. На словах вслед за мужем горячо восторгалась ею, называла единственной подругой. Старалась быть как можно ближе, ведь верно говорят: врага надо знать в лицо.

Но если первого своего врага – Нину Сергеевну – Лина любила, то Стеллу ненавидела люто, до дрожи. Да, Митя – из нечасто встречающейся категории постоянных мужчин, но Стелла слишком хороша, чтобы он мог долго этого не замечать. Если Стелла захочет, устоять ему будет трудно, почти невозможно. Поэтому нужно действовать, пока не стало слишком поздно.

Устранить соперницу физически (Лина избегала слова «убить») она не могла: как, не вызывая подозрений, справиться с молодой, сильной женщиной? Вдруг ее заподозрят, поймают, посадят в тюрьму? Там она не смогла бы выжить – ведь ей пришлось бы остаться без Мити.

Все повторялось: Лина металась по квартире, перестала спать, била себя по щекам, рисовала в спрятанном от мужа блокноте…

Ей казалось, она скоро умрет или сойдет с ума, но судьба опять над ней сжалилась и проявила благосклонность. Выход и на этот раз нашелся. И опять все оказалось куда проще, чем Ангелина могла надеяться. Опасность миновала. Так она считала долгое время. И только сейчас усомнилась: а миновала ли?..

Что, если все было не так, как она думала? С чего она взяла, что все устроилось? Ведь она всю жизнь была слишком глупа, чтобы добиваться того, что ей требовалось. Так почему решила, что сумеет удержать Митю и уберечь свой брак от Стеллы?

От этих мыслей – невыносимых, мучительных, запоздалых – ее бросило в жар. Лина протянула руку, взяла со столика графин, хотела налить воды. Горло словно было выстлано колючками, очень хотелось пить. Но воды в графине не оказалось, Лина в сердцах швырнула его через всю комнату. Графин разбился с громким печальным звоном, и звук этот полоснул по нервам, но вместе с тем привел ее в чувство.

Ангелина решила умыться, попить ледяной воды – пусть хоть сырой, прямо из-под крана, а потом отправиться на поиски Мити. Она сделала шаг к двери ванной, взялась за ручку, потянула на себя, открыла и хотела войти внутрь, но…

На этот раз она не кричала – на горло ей словно тоже накинули удавку. Она перенеслась почти на двадцать пять лет назад. Лина снова стала той маленькой девочкой, которая однажды опрометчиво распахнула дверь и шагнула из нормальной, счастливой жизни в жуткий, непрекращающийся кошмар.

С потолка снова свисал труп ее отца – только теперь синий костюм и голубая рубашка почти истлели и превратились в скользкие гниющие лохмотья. Кожа на лице раздулась и лопнула, ошметки ее сползали с костей. Остатки тонких волос облепляли череп, руки болтались вдоль тела подобно виноградным плетям. Тело медленно покачивалось в петле, сделанной из любимого отцовского галстука, словно кто-то качнул его перед тем, как Лина заглянула в ванную. Труп источал отвратительный сладковатый запах. На полу под ним скопилась лужица мутной жижи.

Лине хотелось зажмуриться, но вместе с тем она не могла отвести глаз от висельника. Она уже не понимала, где находится, сколько ей лет. То ей казалось, что она все та же школьница-первоклашка, то понимала, что давно выросла.

Выросла?.. Ангелина вдруг подумала – то есть даже не подумала, как обычно думают люди, а осознала на уровне животного инстинкта, – что ей не суждено было по-настоящему вырасти. Она тоже умерла в тот день. Отец отнял жизнь не только у себя, но и у жены, и у дочери, и поэтому девочка тоже болталась в той петле – вместе со своими мечтами, надеждами, вместе с той жизнью, какая могла бы быть у нее, поведи себя отец по-другому.

Ее смерть была отсрочена – но давно решена. Убив себя, папа приговорил ее – и этот приговор должен быть вот-вот приведен в исполнение здесь, в Локко.

Ангелина прислонилась к косяку, глядя на своего отца, удавившегося четверть века назад, и твердо знала, что ее ждет. Что она должна сделать. Папа ведь говорил об этом маме, верно?

Внезапно с улицы донесся женский крик. Даже не крик – пронзительный, истерический визг. Именно так хотелось завизжать самой Лине, когда она увидела то, что увидела.

Она обернулась на этот вопль, а когда повернула голову обратно, ванная была пуста. Труп бесследно исчез, лишь в воздухе витал призрачный, почти незаметный запах разложения.

А женщина за окном все визжала и визжала, срывая связки. Потом послышались другие голоса, раздался топот ног, еще какие-то назойливые, неприятные звуки. Там, на улице, случилось что-то плохое, поняла Лина. Но не двинулась с места, не вышла на балкон, чтобы взглянуть. Какое ей дело до того, что творится в мире?

Важно то, что предстоит сделать ей.

Она опять села прямо на пол, обхватив себя руками, не замечая, что по щекам текут слезы. По отцу ли она плакала или по себе? Боялась ли того, что ей предстояло? Она и сама не знала.

Свет больно щипал глаза. Игла, которая впивалась в мозг, теперь была не одна: к ней присоединились ее маленькие острые сестры. Хотелось задернуть плотные шторы, чтобы создать в комнате полумрак, и спать, спать, пока не придет Митя.

Но Лина не пошла в кровать, она просто сидела, хрипя и трясясь от горя, страха и безнадежности, до тех пор, пока в дверь их с Митей номера не постучали.

Стучали сначала слабо, робко, потом заколотили все настойчивее, окликая ее, Лину, по имени. Ей не хотелось открывать, и она собиралась крикнуть, чтобы они убирались к черту, но потом передумала.

Эти люди откуда-то знают, что она здесь, внутри, и не прекратят попыток поговорить с нею. Не уйдут, не оставят ее в покое, не позволят осуществить то, что она должна сделать.