Морские пушки Барановского охраняли мост и набережную. От моста до нашего бивака было также около 200 шагов.

В городе было получено известие, что боксеры назначили 19-й день пятой луны, соответствующий 2-му июня русского стиля, для общего нападения на европейские концессии.

Анисимов и Вогак сочли поэтому необходимым усилить караулы, тем более что и накануне боксеры обнаружили странное движение к вокзалу. Было приказано поставить на вокзале вместо взвода – полуроту. Заставы на Rue de Paris усилены. Кроме двух русских, поставлены заставы французская и японская.

Нападение боксеров ожидалось со стороны китайского города, вплотную подходившего к французской концессии. Это место, сжатое рекою Пэйхо, улицами Taku Road и Rue de Paris и пересеченное узкими китайскими переулками, считалось особенно опасным, так как здесь могло совершенно незаметно укрыться какое угодно количество боксеров. Тут требовалась самая бдительная охрана. Казачий пикет из трех человек, часовые и заставы были расположены таким образом, что могли по возможности наблюдать за всеми улицами и переулками, выходившими из китайского города на концессию.

Вечером в Тяньцзин вернулся обратно поезд, вышедший утром с рельсами, шпалами, скреплениями, боевыми припасами, 1 орудием и провизией в распоряжение адмирала Сеймура. Однако поезд не мог добраться даже до Янцуня и принужден был прийти назад, так как далее путь был совершенно испорчен.

О судьбе адмирала Сеймура и его отряда, отрезанного от Тяньцзина, ничего не было известно.

Возвращение назад поезда, посланного на помощь Сеймуру и вернувшегося ни с чем, было дурным предзнаменованием.

Вечером все свободные офицеры 12-го полка обедали в нарядной столовой у Батуевых. Когда заискрилось шампанское, тосты за радушных хозяев сменились тостами за вновь прибывших защитников Тяньцзина и их дам, оставленных в Порт-Артуре в тревоге и страхе перед неведомым будущим. Полковой оркестр, расположившийся в садовой беседке, сыграл марш, и затем полились томные тягучие звуки вальса. Звуки нежно колебали воздух Тихого теплого вечера и манили грезами мира и далеких радостей. Гости слушали и забыли или хотели забыть, что боксерский кривой свежеотточенный меч был уж занесен над европейцами Тяньцзина.

Веселая беседа и взаимные тосты продолжались недолго. Гости еще не встали из-за стола, когда была получена записка от командира полка, требующая, чтобы все офицеры немедленно прибыли на бивак. Обед расстроился, и офицеры, поблагодарив хозяев и не зная, в чем дело, поспешили в лагерь.

В кумирне «Духа Огня»

Двор кумирни «Хо Шэнь Мяо», посвященной «Духу Огня» и расположенной в глубине китайского города Тяньцзина, был переполнен ихэтуанцами.

У всех в руках были зажженные красные бумажные фонари на палках. Головы были обмотаны красными платками, под которыми были свернуты косы. На голой груди висел красный платок с написанным таинственным иероглифом. Красный пояс, свернутый узлом с заткнутым большим кривым ножом, туго сжимал худощавое смуглое тело. На ногах были широкие синие шаровары, перехваченные у ступни красными перевязками.

Большие стеклянные расписные фонари, повешенные в алтаре кумирни и снаружи на крыльце, были все зажжены.

Курительные палочки, воткнутые в песок курильницы, горели пред главным кумиром Старца Лаоцзы, сидевшего на резном троне в золоченом одеянии, с длинной седой бородой и строго нахмуренными мохнатыми бровями.

В тускло желтом сумраке алтаря мерцала золотая парча ризы Лаоцзы и сверкали золоченые надписи, развешанные под потолком, на стенах и на столбах. Тихо и сумрачно было в кумирне, но на дворе толпа гудела и волновалась, становилась на колени и делала земные поклоны.

Древний монах с высохшим и неподвижным, точно восковым лицом, изрытым морщинами, стоял посреди толпы перед жертвенником, на котором из зажженной курильницы вились струйки дыма. Резким монотонным голосом он читал молитву. Ему вторили стоявшие по сторонам монахи с безжизненными лицами, в широких одеждах, нараспев тянувшие заунывную молитву и колотившие в медный колокол и деревянный барабан.

Толпа горячо молилась.

За оградой монастыря раздался звон конских копыт. Всадники соскочили с коней и быстро вошли во двор. Толпа раздалась на две стороны, и послышались крики:

– Дайте дорогу! Дайте дорогу! Чжань приехал!

Чжань, один из главных предводителей боксеров, быстро прошел вперед и стал на ступенях кумирни. Он был одет во все красное: красная чалма на голове, красная шелковая кофта, красные шаровары, пояс и подвязки и надетые поверх шаровар красные набедренники с нашитыми иероглифами Цзи – Счастье. На груди был вышит неведомый знак, под которым скрывалась чудесная ладонка с зашитыми в ней 3 корешками имбиря, 21 зерном черного гороха и 21 зерном красного перца. В руках у него было длинное копье с красной кистью под острием. За поясом нож и две кривые сабли в одних ножнах, а за плечами колчан с луком и стрелами.

Четыреста дней Чжань упражнялся в науке и колдовствах ихэтуанцев, четыреста дней Чжань искушался в посте и молитвах и из «мутного» Хунь он сделался «светлым» Цин. Он стал недоступен наваждению злых духов, болезням, несчастиям, голоду и смерти. Ему не страшно заморское огнестрельное оружие, в котором он не нуждается, так как верит только в силу своей родной сабли, ножа и китайского копья.

Он верит в справедливость и беспредельное всемогущество Неба-Тен и великого небожителя, бога войны Гуань-лао-е, которые всегда спасали Срединный народ от злых подземных духов, а теперь спасут от земных белых дьяволов.

Сделав три поклона Старцу Лаоцзы, Чжань повернулся к народу и стал говорить. Хотя он еще не успел отдышаться от быстрой езды, но его зычный, отрывистый голос, среди восстановившейся тишины, был слышен каждому ихэтуанцу в кумирне.

Чжань говорил:

– Туань! Как на облаках орлы, прилетели мы к вам из Пекина и привезли хорошие вести. Войско заморских дьяволов, вышедшее из Тяньцзина, чтобы посягнуть на нашу священную столицу, застряло на полдороге в Ланфане и не может двинуться ни вперед, ни назад. Храбрые ихэтуанцы разрушили всю дорогу спереди и сзади иностранцев и сдавили их крепким поясом своей тигровой неустрашимости, из которого ни один иностранец не выйдет живым, и сотни их уже валяются, перебитые нами. Наказание черепах, живущих за Восточным океаном, также началось. В Пекине мы казнили японского переводчика из японского посольства. Когда он, вопреки воспрещению, хотел проехать через городские ворота, барсовые солдаты Дун Фу Сяна схватили его, обрубили ему нос, уши, губы, пальцы, искололи тело, из спины вырезали себе кушаки, а из груди вырезали сердце. Вот это самое мое заговоренное копье было водружено в землю, и перед ним положено теплое, дрожащее японское сердце. Перед живым сердцем врага, ихэтуанцы и солдаты кланялись в землю и неистово молились, чтобы Гуань-лао-е даровал нам неслабеющую силу и храбрость в бою и охранял нас от вражеских козней. Мы рассекли на части сердце врага, съели его, и если в моей груди есть кусок вражеского сердца, то мне не страшен никакой враг.