Когда он занимался установкой какой-то специальной аппаратуры в Храме Христа Спасителя, то там он часто видел крупного, пузатого священника, лет сорока, отца Дионисия. Николаю приходилось не раз слышать сакраментальное: Отец Дионисий опять напился?! А один раз услышать даже более приземлённый ответ: Да! Но на этот раз он ещё и стекло разбил!

Постепенно вновь набранные больные начали веселеть и уже изредка серьёзней посмеиваться.

– «Действительно, забавно!» – согласился с Платоном Николай.

– «До обеда одни процедуры…» – продолжил он.

– «А после обеда – безделье!» – добавил Платон.

Утренние бдения неожиданно разбавились криками и шумом в соседней палате. Там неистовый Борис наводил свой порядок. Его неуживчивость и хамство естественно, прежде всего, распространились на его соседей по палате. До этого неоднократно были слышны его грубые и громкие, сдобренные матом, претензии к другим, в том числе к симпатичному, солидному и, как показалось Платону, ещё не потерявшему культуру и совесть, старику.

Перед обедом Платон выполнил, обещанную сестре-хозяйке Людмиле Яковлевне, обрезку подсохших веток мандаринового дерева и обмазку срезов этих веток садовым варом, привезённым Платоном вместе с секатором с дачи.

За это он получил благодарность от доброй, заботливой, общительной, симпатичной, ещё не потерявшей своей привлекательности, блондинки средних лет. И со следующего утра, делая утреннюю зарядку, он любовался результатами своего труда.

А в понедельник вечером, ещё до отбоя, на закате Солнца, Платон, наконец, нашёл удобную, высокую скамейку.

Она располагалась между корпусами, напротив цветов, среди которых росли и подсолнухи, и была не только удобна, но и свеже покрашена. В общем, красива! И на ней, как королева, восседала симпатичная моложавая брюнетка в красиво-белом одеянии. Но рядом стояла инвалидная палочка.

Платону эта картина напомнила что-то из старорусского, поместного. Он сел и принялся строчить в тетрадь. Однако его соседство с незнакомкой было недолгим. За королевой зашла не менее моложавая и тоже красивая подруга, возможно выступавшая в роли пробир-дамы.

Она громко, возможно больше для Платона, сказала, что за подругой из окна наблюдает её кавалер, и они вместе заковыляли за угол своего корпуса.

Платон же усиленно сочинял на этой скамейке. Ему было на редкость удобно и комфортно.

Он уже был готов привезти из Некрасовки шестнадцать стихотворений и три главы романа.

Платона, конечно, очень подвёл Алексей Грендаль, рвавшийся в герои его романа, но почти год задерживавший фактический материал о себе, свою автобиографию. И писатель устал ждать. Время ведь шло неумолимо.

Последней каплей, переполнившей целый чан терпения автора, явился настоящий кидок со стороны Алексея.

В субботу, во время последнего своего больничного выходного, Платон договорился с ним по мобильному телефону, что завтра сам зайдёт к нему за, так долго им ожидавшимся, материалом.

Но когда автор прибыл к одному из будущих героев своего романа, тот неожиданно ошарашил его сообщением, что материалы у него в Москве. Платон чуть было не присел от неожиданности.

Тогда на кой хрен ты обещал мне их дать сегодня?! И зачем вообще я сюда пришёл?! – чуть сдерживаясь, про себя возмущался писатель.

Алексей предложил тут же, при нём, написать их заново.

Но у Платона уже не было времени ждать его экзерсисы, так как близился час возвращения в больницу.

А далее Грендаль ещё более удивил Платона, сообщив, что в Москву в ближайшее время не поедет, поэтому напишет заново.

Из чего опытный контрразведчик сделал вывод, что Алексей ещё ничего не написал.

А свидание с Платоном назначил в надежде всё же успеть это сделать до прихода товарища писателя.

Да, кидалой оказался Лёшка – решил тот, и тут же сочинил по этому поводу обличительное стихотворение:

Этим же вечером Платон понял, что пожилая учительница Людмила Ивановна, так восторгавшаяся его творчеством, как неожиданно появилась в его окружении, так и неожиданно, выписавшись, уехала.

Прочитав на закуску ещё и «Папирус», она почему-то сравнила Платона с Достоевским, хотя бы в части божьего озарения. Или такого же сумасшествия – добавил про себя в прямом и переносном смысле автор.

А как-то раньше, в один из традиционных вечеров, Людмила Ивановна представила Платону некую Оксану, бывшую гимнастку, спортсменку, чемпионку.

Платон сразу ответил, что он так и понял. А на вопрос, как? промолчал, про себя подумав: У неё слишком волевое лицо человека, привыкшего локтями расталкивать соперников.

А позже, по разговору других женщин между собой, Платон случайно услышал, что эта Оксана, оказывается, ссорилась со всеми в своей палате.

Поэтому её переселяли из палаты в палату, пока не выселили совсем, вылечив. К счастью для больных из других палат, она ушла.

И Платону было непонятно, то ли Людмила Ивановна демонстрировала ему свою Оксану, то ли наоборот, она показала Оксане Платона, представив его ей, как диковинку – будущего известного писателя и поэта.

Ночь с понедельника на вторник, предпоследняя пребывания Платона в больнице, в основном прошла тихо. И только к утру начали раздаваться специфические звуки.

Поначалу Платона разбудил храп соседа Владимира, страдавшего лёгкой отдышкой от курения.