– Но я не знаю, куда именно? – тоскливо признался я.

– Сэр! – заорал сержант. – Когда со мной разговариваешь, следует добавлять «сэр»!

– Да, сэр. Я не думал, сэр. Вы ведь не офицер, сэр, чтобы я так к вам обращался.

– Для тебя, червь навозный, я – офицер! Понял, кусок дерьма?

– Да, сэр.

– Не «да», а так точно, ублюдок!

«Вот оно, – с тоской подумал я. – Как мне не хотелось оказаться в армии, и все же угораздило. И ничего не поделаешь, вляпался по самую макушку. Теперь придется терпеть, радует только, что этот кошмар продлится всего лишь месяц. Надо только покрепче сцепить зубы и считать дни. Месяц – это не так уж и много…»

Как я был наивен в тот миг! В Кэмп-Пири день шел за год. Это я уяснил в первые же сутки пребывания здесь. Впрочем, как оказалось, – и последние. Но пока я этого не знал…

– Запомни, ублюдок, – продолжал орать сержант. – Тебя определили во второй взвод, и, к твоему несчастью, этим взводом командую я. Так что особо не радуйся, что у тебя укороченный курс подготовки. Ты будешь у меня вкалывать за четверых. Либо я сделаю из тебя настоящего солдата, либо ты захлебнешься в собственном дерьме. Все понятно?

– Так точно, сэр!

– Стать в строй.

Я опять растерялся, но потом, заметив разбудившего меня негра, поспешил занять свободное место рядом с ним. Похоже, я не ошибся, так как сержант ничего не сказал, а, обойдя шеренгу, остановился перед строем, широко расставив ноги и заложив руки за спину.

Тем временем, остальные взводы, понукаемые своими сержантами, стали трусцой покидать плац.

– Хопкинс! – выкрикнул мой сержант.

– Я, сэр.

– Тебе не кажется, что ты выделяешься из этого стада?

Я огляделся, и только сейчас заметил, что из всего взвода единственный одет и единственный разут.

– Так точно, сэр, – ответил я.

– Но я и не подумаю, дружище, что либо менять. Ты так и побежишь босиком.

Эта фамильярное «дружище» и притупило мою бдительность. Я даже решил, что он сжалился надо мной, углядев мозоли на ногах, которые я уже успел натереть этими идиотскими башмаками. Но я тогда еще не знал, что это самое страшное слово в лексиконе сержанта. Оно означало, что он уже выделил меня из общей массы, а, значит, ничего хорошего в ближайшем будущем меня не ожидало.

– Бег-гом арш! – рявкнул сержант.

И началась первая пытка из бесконечной череды вкушенных мною в Кэмп-Пири в этот день…

На первом километре я выдохся, на втором – мои подошвы превратились в кровоточащее месиво, на третьем – я бежал, постоянно спотыкаясь и ничего не видя перед собой. На четвертом – я упал под каким-то кустиком и слабеющим голосом попросил, чтобы меня здесь и похоронили. Остальные шесть километров меня волокли на себе знакомый уже негр и какой-то молодой парень с кривым носом и ушами, оттопыренными так неестественно, словно они выросли задом наперед.

Я их просил, уговаривал, умолял бросить меня, говорил, что никуда не спешу и, вообще, мне никуда не надо…

Они же пытались втолковать мне, что если взвод не прибежит обратно в полном составе, то всех заставят бежать еще десять километров.

Я им, конечно же, не верил, я им говорил, что это садизм, и в наши дни никто не имеет права так измываться над людьми.

На что они отвечали, что все это я могу рассказать сержанту.

Я им пообещал, что так и сделаю, и уже больше не сопротивлялся…

Едва меня уложили на бетон плаца, я услышал голос сержанта:

– Когда эта падаль очухается, покажете ему, где лазарет. А теперь умойте свои потные рожи и набейте желудки тухлятиной, которую состряпал вам повар. Ровно в семь построение!

Я остался один на бетонке, еще не понимая, жив ли, или уже на том свете. Но когда солнце начало поджаривать меня, словно цыпленка на гриле, понял, что все-таки еще не отдал Богу душу, с трудом поднялся и, хромая на обе ноги, побрел искать лазарет.

Мне повезло, я тут же наткнулся на какого-то солдата, и он указал мне на серое невзрачное здание, больше напоминавшее покосившийся сарай.

Док, плюгавый старикашка с красным носом, помятым лицом и трясущимися с перепоя руками, долго цокал языком, разглядывая мои раны, потом спросил невнятно, будто у него рот был набит кашей:

– Нофенький?

– У-у, – простонал я.

– Фзфот какой?

– Чего? – не понял я.

– Фзфот какой, гофорю. Подразделение?

– Кажется, второй.

– Значит, Брэг постарался, – удовлетворенно констатировал он.

– Кто?

– Сержант тфой, кто же еще? Ублюдок, какиф мало. Но дело сфое, стерфец, знает. Из любого сопляка мужчину сделает.

Это, как раз, меньше всего меня и радовало. Но не было сил высказать свое мнение вслух.

Доктор тем временем обработал мои ступни каким-то раствором и плотно перебинтовал.

– Зафтра будешь, как нофый пятицентофик, – пообещал он. – А сегодня я скажу Брэгу, чтобы он тебя не напрягал на фечерней пробежке.

Нет, что ни говори, красиво он говорил, приятно было слушать! Хотя, о чем это я? Нашел о чем думать. Тебя собираются загнать в гроб, а ты думаешь о логопедии.

Я вздохнул и только сейчас заметил, что старикашка куда-то подевался, видимо, подался выпить неразведенного спирта. Я блаженно растянулся на кушетке, где мне делали перевязку, и задумался:

«Что же теперь делать? Сбежать я не могу, это значит вновь оказаться в Стрэнке. Значит, придется терпеть, грызть землю и терпеть»…

Я опять вспомнил разговор вертолетчика с сыном: «Если ты все же попадешь в армию, сынок, – говорил он, – запомни: первая заповедь солдата – никогда не выделяться, иначе ты пропал. Все шишки будут сыпаться на твою голову.»

Мальчик тогда еще рассмеялся и спросил, какие шишки – еловые? На что отец ответил, что те шишки, к сожалению, похуже.

Как он все-таки был прав!

В двери показался док, увидел меня и вытаращил глаза.

– Ты еще здесь? Ишь, разлегся, стерфец. Марш ф казарму!

Я нехотя поднялся и, тихо выругавшись, вышел вон.

За время, пока меня «лечили», под открытым небом стало еще жарче. Тут же с меня потекло в три ручья, и я, как мог, поспешил к казарме, по-прежнему прихрамывая на обе ноги. Вы когда-нибудь хромали на обе ноги? Тогда вам не понять, что это за удовольствие.

Но оказалось, что спешил я зря. Уже наступило время построения. Я только успел заскочить в казарму и с трудом натянуть на распухшие от ран и бинтов ноги проклятые свои башмаки.

Сержант запаздывал. Мы успели взмокнуть, но никто не решался высказать своего неудовольствия. Все молча потели, переминаясь с ноги на ногу. Единственный, кто не потел, так это мой знакомый негр. Кстати, он был и единственным чернокожим в нашем взводе. Представляю, как ему было не по себе среди нас.