Но идентичность постоянно ищет свои корни, зачастую это выглядит несколько примитивно и поэтому для большинства — бесспорно верно. Сообщество, которое является местом коммуникации людей (место обмена информацией обычно полно различных смыслов), ошибочно воспринимается в качестве естественного места принадлежности человека и превращается в примитивный источник смысла существования. Временная, переходная договоренность, которая дает смысл знакам, укрепляется и превращается в естественную систему идентификации или мотивированную связь между знаком и смыслом.

Идентичность может рассматриваться как укрепление внутренней структуры общества. Идентичность — противоположность стиля, который гибок и адаптивен, а также изменяется в ретроспективе. Стиль не имеет нормативной функции и не подразумевает какого-либо запрета и наказания. Идентичность — это ограничение, воспринимаемое бессознательно, без возможности понимания и взаимодействия. Это, конечно же, полезное ограничение, но опасно перепутать его с изначальными, природными особенностями индивидуума. Тогда идентичность становится условием агрессивности между различными группами, расизма, насилия и фашизма. Идентичность всегда основана на преувеличении смысла человеческих корней, и это приводит к определению принадлежности к той или иной идентичности в качестве главного критерия истины.

Идентичность — это аппарат восприятия и понятийный аппарат, который дает нам возможность получения информации, но иногда мы путаем это знание с аксиомами. Таким образом, мы приходим к вере в то, что мы уже знаем — у нас уже есть ориентир, очевидный благодаря нашей принадлежности. Это может быть порой полезно, но опасно перепутать культурные коды с внутренней сферой принадлежности к общности. Без культуры человек становится потерянным в окружающем мире, но заблудиться — это только начало процесса. Познание — предпосылка для создания любого кода.

Так, например, в своей книге «Перемены: принципы проблемы формирования и разрешения» (Change: Principles of Problem Formation and Resolution) психоаналитики Вацлавик, Уикленд и Фиш пишут, что повторное применение того же решения в резко различающихся ситуациях — это невротический признак, который приводит к патологическим ситуациям. Наблюдаемый в контексте нынешней глобальной динамики детерриториализации и ретерриториализации, нейротизм[58]выступает как безусловный компонент современного мироустройства. С одной стороны, глобализация и ускорение культурных и экономических обменов увеличили потребность в гибкой адаптации концептуальных и лингвистических кодов. С другой, как это ни парадоксально, детерриториализация, которую глобализация неизбежно влечет за собой, чрезвычайно интенсифицирует необходимость формирования убежища в виде идентичности, необходимость в подтверждении принадлежности. Здесь лежит ловушка идентичности, которая ведет мир к разрастанию точек агрессивности, основанной на идентичности: возвращение таких понятий, как родина, религия и семья в виде агрессивных форм самоидентификации и самоподтверждения идентичности.

Мы также можем прочитать эту динамику в плане мутации техногенной и этнической среды. С одной стороны, информационные технологии спровоцировали ускорение и интенсификацию семиотических обменов, но с другой стороны, перемещение людей и массовых волн экономической и политической миграции спровоцировали беспрецедентные изменения в этническом ландшафте территорий, со всеми сопутствующими последствиями культурного загрязнения и расового и национального смешения. В условиях конкуренции эти процессы склонны возбудить потребность в той или иной идентичности и дать дорогу агрессивности, основанной на ней.

Согласно мнению Ж. Делезу и Ф. Гваттари, изложенному в работе «Капитализм и шизофрения» (Anti-Oedipus: Capitalism and Schizophrenia), всеобщую историю можно рассматривать как процесс детерриториализации. Детерриториализация проходит из пространства, код которого переходит в новое пространство, где теряет смысл, так что вещи становятся неузнаваемым для тех, кто пытается использовать код, действовавший на прежней территории. История капитализма постоянно производит эффекты детерриториализации. Вначале капитализм уничтожил старые отношения между людьми, а также сельскохозяйственные общины и семью. Впоследствии он поставил под угрозу национальные границы и создал глобальное пространство обмена и общения. В настоящее время он поставил под угрозу само отношение между деньгами и производством и открыл путь к новой форме нематериальной семиотизации. Поскольку капитализм уничтожает все формы идентификации, он освобождает людей от ограничения идентичности, но одновременно провоцирует чувство отсутствия места, вид неясности, что объясняется потерей предыдущих значений и эмоциональных корней. Таким образом, капитализм в конечном счете вызывает необходимость ретерриториализации и постоянного возвращения к прошлому в форме национальных идентичностей, этнической самобытности, сексуальной идентичности и т. д.

Современная история является процессом забвения, что провоцирует эффект уныния и заставляет людей отчаянно держаться какой-то устоявшейся картины бытия, памяти о прошлом. Но память исчезает вместе с распадом прошлого, так что люди должны изобрести новый набор воспоминаний. Как персонаж Рэйчел в нео-нуар-научно-фантастическом фильме 1982 года «Бегущий по лезвию», люди создают свои собственные воспоминания, соединяя воедино кусочки старых текстов, выцветших изображений и слов, смысл которых теряется.

«Память — это право», — сказал Хаим Вейцман, будучи в Париже на мирной конференции победителей в Первой мировой войне, имея в виду право евреев вернуть землю их предков[59]. Утверждение Вейцмана, которое является основополагающим для создания государства Израиль, сегодня звучит как высокомерная провокация. Память не есть право, но это часть идентичности, при этом идентичность не основывается на памяти; скорее, идентичность сама создает память.

Милан Кундера пишет о будущем и прошедшем:

Люди кричат, что хотят создать лучшее будущее, но это неправда. Будущее — это лишь равнодушная и никого не занимающая пустота, тогда как прошлое исполнено жизни, и его облик дразнит нас, возмущает, оскорбляет, и потому мы стремимся его уничтожить или перерисовать. Люди хотят быть властителями будущего лишь для того, чтобы изменить прошлое. Они борются за доступ в лабораторию, где ретушируются фотоснимки и переписываются биографии и сама история[60].

Вопреки распространенному мнению, прошлое отнюдь не неизменно. Прошлое существует только в наших умах, и поэтому оно принимает новые формы по мере того, как мы отдаляемся от него и меняем точку зрения, с которой обращаемся к воспоминаниям.

«Право памяти» — не только провокация, это фактически объявление войны, так как различные воспоминания неизбежно конфликтуют. Создание Израиля основывается на утверждении Вейцмана, что память евреев — это право. Никогда не заканчивающаяся война между Израилем и палестинцами основывается на произвольной идентификации памяти и права с обеих сторон.