«Серый! Здесь! Сюда!» Топот сапог.

Волчий глаз вспыхивает: «Сидеть! Ну!»

Он бежит на зов. Я – одна. Одна в своей комнате.

Опускаюсь на стул, вдыхаю, пытаясь расправить бронхи. Там, за стенкой, сдавленный крик. Это – его и девочек... Убили... Теперь – меня.

Снаружи тихо. Я иду к двери. Выхожу в прихожую. Под столом охранника кто-то шевелится и скулит. Входная дверь распахнута настежь. Если свернуть направо, выскользнуть на лестницу... Я сворачиваю налево, иду, ступая на мерзлых ногах...

Бумаги разбросаны по полу. Девочки, сложив на коленях руки, сидят по местам. Дверь в кабинет распахнута. Из кабинета – глухие голоса. Они выходят. Трое. С каждым из них Фридрих прощается за руку. Мой идет мимо, улыбаясь. Губы, сшитые из кожзаменителя, лопнули в углах. Он облизывает запекшуюся пену. На серых губах остаются следы.

«До свидания, всего доброго», – девочки поют ангельскими голосами. Такими злыми голосами...

Фридрих морщится, бросает через плечо: «Этого мудака – ко мне!» Елена бежит в прихожую. Семенит мелкими шажками.

Охранник – маленький и жалкий. Мешковатая милицейская форма. Курносый шмыгающий нос. Верхняя губа разбита. Стоит в дверях, переминаясь с ноги на ногу. Оглядывается, ловит чьи-нибудь глаза. Девочки смотрят в пол. Он складывает пальцы. Крестится. Господи, зачем он крестится? Входит, аккуратно прикрывает дверь.

Мы слушаем. В кабинете тихо. Потом что-то падает. Глухо, как мешок. Мешок с гнилой картошкой. Фридрих выглядывает наружу: «Екатерина Ивановна, – обращается ровным голосом, – у нас есть нашатырный спирт?»

Катерина вскакивает, суетится у шкафчика. Спирт? Откуда здесь взяться спирту? Мы не торгуем нашатырным спиртом...

«Вату, вату... – Елена подсказывает. – На», – шарит в сумке, протягивает тампон. Тампон – это очень дорого. Мы с Яной используем тряпки. Господи, о чем я думаю?

Я же слышала, как падало тело... Если убил, зачем ему нашатырь?..

Кровь катится на милицейскую форму. Падает жидкими каплями. Он идет и шмыгает носом, шмыгает и подтирается рукавом.

«Чтобы больше не видел! Ты понял, сука?! Так и доложи своему гребаному начальству. Милиция! Ублюдки! Лучше сразу – к бандитам. Не умеете, не беритесь! Они-то хоть честно пашут», – Фридрих кричит из-за двери. На их смрадном языке.

Катерина ходит по комнате. Подбирает разбросанные листки. «Вот. Здесь всё», – она протягивает мне. У меня дрожат руки. Я сажусь и сцепляю замком.

«Все свободны, – Фридрих выходит из кабинета. – Спускайтесь к машине. А вас, Татьяна Андреевна, я прошу остаться».

Девочки уходят, не прощаясь.

Я узнаю´ ее: пузатая, с черной наклейкой. В прошлой жизни она украшала мою кухню. Мой муж собирал пустые бутылки. Теперь она полна.

Фридрих сворачивает пробку, разливает по бумажным стаканам. Я чувствую острый запах – аромат отравленного миндаля. Те, кто собирал бутылки, мечтали, чтобы им достались полные. Я не собирала, но пить выпало мне.

«Ну, с боевым крещением. – Я чувствую холод под ребрами. – Татьяна Андреевна, – голос Фридриха увещевает, – надо выпить. Через не могу».

Я делаю глоток – глоток мечты моего бывшего мужа.

«Это... часто?» – «Что вы, – взгляд Фридриха темнеет. – Конечно, нет». – «У них... – Еще глоток. Мечта устремляется вниз по пищеводу. – Был пистолет».

«Вам угрожали?» – Фридрих спрашивает участливо. У меня ноет ребро...

«Они – кто?»

Фридрих хмурится: «Санитары леса. С которыми надо договариваться». Мечта моего бывшего мужа сворачивается комом в желудке. Санитары в черных халатах. После них остался запах пота, смешанного с дорогим одеколоном.

Ты узнáешь ее по запаху, в нашем ревнивом царстве...

Мы с Фридрихом сидим за столом. Я понимаю: договариваться надо. Иначе нас просто убьют. Или придушат. Как жалких домашних кроликов.

Фридрих наклоняет бутылку. Из горла тянется медленная струя. «Почему так... медленно?..» Фридрих заглядывает в бутылочное горло: «Пробка. Там – специальная пробка».

Чужая мечта растекается по жилам, густеет в моей крови. Кровь спекается сгустками, слипается сладким медом. Капля пота бежит по спине. Это – моя мечта: мне хочется превратиться. Стать диким животным: прыгнуть, чтобы разорвать его в клочья. Чтобы он... разорвал меня...

Фридрих встает. Ходит тяжелыми шагами. Его тень наползает на стены, ломается у плинтусов. «Я знаю, о чем вы думаете... – тень клонится в сторону, ускользает в простенок. – Я тоже об этом думаю: когда-нибудь... Не сейчас. Потом вы поймете...»

У меня во рту тошнотворный привкус: разговор Евгения с Татьяной. Татьяна сглатывает вкус металла, которым ей ткнули под ребро. Тень Евгения выбирается из простенка, ложится у раскрытой двери, сворачивается клубком.

Фридрих уходит в кабинет. Рычит в телефонную трубку: «Да. Вы поняли правильно. Я сказал: именно сейчас».

Тень Евгения встречает его в дверях, торопится, припадая на задние ноги. Добежав, замирает в углу.

«Собирайтесь, я отвезу вас домой». Фридрих поводит рукой, словно подзывает к себе. Тень, подобравшись сбоку, тычется лбом. Он шевелит пальцами, ласкает ее, как собаку.

Я надеваю пальто, застегиваюсь на все пуговицы.

Мы выходим на лестницу. Фридрих возится с замками. На лестнице – тьма.

Во тьме мы спускаемся по ступеням. Под ногами хрустят разбитые лампочки – их выбили черные санитары... Мне трудно дышать. Моя кожа высохла, стала кожзаменителем. Я ступаю, как обескровленная тень.

Звук, похожий на верещанье. «Да! – Фридрих отвечает в трубку. – Я же сказал: сейчас. За это я плачу вам деньги». Голос, женский, отвечает едва слышно. Мне не разобрать слов. «Минут через двадцать», – он кладет трубку.

Мы выходим и садимся в машину.

«Вы... – Я смотрю вперед и слышу только его голос. Голос опускается мне на плечо. – Не будете возражать, если меня – первого?» – «Нет, – я повожу шеей, как будто сбрасываю чужую руку. – Мне некуда спешить».

Мы летим по Московскому проспекту. По сторонам высятся массивные здания – сталинский ампир. Машина въезжает в подворотню, упирается лбом в чужую парадную. Фридрих роется в карманах: «Отвезешь и – сразу обратно. За мной – через час».

«Откуда – час? – Петя бубнит ворчливо. – Разве за час... Еще и заправиться». – Голос Фридриха наливается бешенством: «Надо – заправляйся. Но я ждать не буду. Опоздаешь – пеняй на себя».

* * *

«Батюшки! – Яна встречает меня в прихожей. – Никак набралась?!»

«Тихо! – я сбрасываю туфли. – У тебя есть выпить?» Мой язык ворочается с трудом. «Ну, даешь! – она пихает мои туфли на место. – Совсем развезло».