Я иду следом.

Двойные двери выходят на веранду. Ракель открывает, и мы выходим наружу. Веранда просто огромная, метров тридцать. Шезлонги, кресла и столик – в одном углу. По периметру веранду окружает невысокая белая ограда.

Мы подходим к забору, и у меня перехватывает дыхание.

Сразу за забором начинаются скалы, круто спускающиеся к морю и поросшие вереском и голубикой. Деревянная лестница ведет к мосткам в двадцати метрах внизу. Рядом с мостками за кустами виднеется рыбацкий сарайчик.

– Разумеется, к воде мы Юнаса не берем, – с болью в голосе говорит Ракель. – Он все равно бы это не оценил. Но ты можешь купаться сколько хочешь. Я обычно окунаюсь по утрам. Вода, конечно, холодная, но очень… – Она усмехается и продолжает: – Освежающая.

– Хорошо.

– Продолжим?

Мы с Ракель возвращаемся в гостиную.

– Это наша с Улле спальня, – показывает она на дверь. – Комната Юнаса по соседству. Тут рядом ванная комната, но, думаю, тебе будет удобнее воспользоваться ванной на втором этаже. Давай я покажу тебе твою комнату, а потом пойдем поздороваемся с Юнасом.

Мы поднимаемся по винтовой лестнице на второй этаж и оказываемся во второй гостиной, тоже обставленной диванами и книжными шкафами. Почти как в библиотеке.

Тут тоже есть большое окно, выходящее на море.

– Комната для отдыха, – поясняет Ракель. – А это кабинет Улле. Там он пишет. Обычно он запирает его на ключ.

Она поворачивается к двум дверям, тоже со всех сторон окруженных полками с книгами.

– Твоя комната и ванная.

За правой дверью просторная комната с выкрашенными в серо-синий цвет стенами, мама назвала бы его сизым. Двуспальная кровать застелена белоснежным бельем, сверху две пуховые подушки, прямо как в роскошном отеле. Кровать выглядит так заманчиво, что хочется сразу прилечь, но это было бы неприлично. Так что я стаскиваю рюкзак, ставлю рядом с кроватью и иду за Ракель в ванную. Ванная узкая, маленькая и старая, но чистая. Стены выложены плиткой горчичного света. Над старомодной раковиной – потрескавшееся зеркало. За шторкой в горошек – душ.

– Ну вот и все, – протягивая гласные, сообщает Ракель, – идем к Юнасу?

В кровати лежит парень моего возраста. Бледный, худой, с коротко стриженными русыми волосами. Четкие черты лица, острые скулы, крупноватый нос. Маленький рот с узкими губами напоминает червяка, которого кто-то положил ему на лицо. Из носа торчит тонкая трубка, приклеенная к щеке бежевым хирургическим скотчем.

Рядом с кроватью странная металлическая конструкция, напоминающая качели. Не знаю, что это, но наверно приспособление, чтобы поднимать Юнаса из кровати.

Я внимательно его разглядываю.

Если бы я не знал, что он болен, то подумал бы, что парень просто спит. Он оказался совсем не таким, как я его представлял. Ни скрюченных рук, ни слюней, ни трясучки, ни странных звуков.

Похоже, он просто в отключке.

Без сознания, как зомби.

Я оглядываю комнату. На стенах – рисунки машин цветными мелками. Должно быть, Зомби-Юнас рисовал их, когда был маленьким, потому что выглядят они по-детски, а люди в машинах похожи на человечков с дорожных знаков. Еще тут есть постеры кинофильмов, а на крюке на стене висят бутсы со связанными шнурками и флажок Хаммарбю…

Мне становится не по себе.

Ракель подходит к кровати и садится на табурет. Мне показывает на кресло по другую сторону кровати.

– Я специально для тебя его поставила, чтобы тебе было удобно. Ты же будешь проводить здесь много времени.

Я опускаюсь в продавленное кресло и кладу руки на колени. Мне стремно. Что-то в этой комнате, в этом чуваке на кровати, похожем на куклу, вызывает у меня неприятные ощущения.

Зачем я на это согласился? Я что, правда буду просиживать тут по шесть часов в день за сто одиннадцать крон в час?

Какой же я придурок!

Ракель нежно гладит сына по голове.

– Это Самуэль, – шепчет она. – Он составит тебе компанию, пока я работаю.

Чувак не реагирует.

– Он будет читать тебе, – продолжает она, – и играть музыку. Ты рад?

Юнас и бровью не повел. Лежит неподвижно с закрытыми глазами. Лицо ничего не выражает. Не похоже, что он слышит или вообще понимает, что ему говорят.

Ракель нагибается и целует его в щеку. Показывает мне на трубку из носа.

– Юнас получает питание через зонд, – сообщает она, – но тебе не нужно об этом беспокоиться. Я этим занимаюсь.

Потом она тянется за кремом на прикроватном столике и выдавливает себе на руку. Берет руку Юнаса в свои и начинает втирать крем.

Над кроватью висит календарь, где кто-то – наверное, Ракель – зачеркнул все даты от июня до сегодняшнего дня.

– У него страшно сохнет кожа на руках, – поясняет она. – Я смазываю их пару раз в день. И стараюсь не забывать про бальзам для губ.

Я бросаю взгляд на столик. Там одинокая роза в вазе, расческа для волос и бальзам для губ.

Ракель начинает втирать крем в другую руку Юнаса. Медленно и старательно, не пропуская ни сантиметра.

– Готово, – обращается она к Юнасу. – Теперь получше?

Юнас издает едва слышный стон. Ракель расплывается в улыбке.

– Он знает, что ты здесь, – медленно кивает она.

Желудок снова скручивает – теперь не от голода, а от страха. Взгляд мечется по рисункам и постерам на стенах и упирается в полки с банками с лекарствами, резиновыми перчатками и рулонами бумаги.

На столике фотографии Ракель с мальчиком. На одном из снимков они на пляже. Оба улыбаются в камеру. На другом они на горнолыжном склоне. На столике – динамик, а рядом с ним лежит книга.

– Единственное, что от тебя требуется, это проводить с Юнасом время. – Наши взгляды встречаются. – Большую часть времени он спокоен. Но у него случаются судороги. И приступы. Если что-то такое произойдет, сразу зови меня. Хорошо?

Я киваю и стараюсь не смотреть на ее декольте, обнажающее грудь. Сглатываю.

– Звучит несложно.

Я лежу в двуспальной кровати с мягкими подушками. Мне тепло и хорошо после рагу с картошкой. Кожа горит от долгого горячего душа, но все равно единственное, о чем я могу думать – это как скорее отсюда убраться.

Подальше от Ракель и зомби-Юнаса. Подальше от скал и сосен и магазина, торгующего лобстером и устрицами.

Смотрю на мобильный на столике у кровати, серебристый и тихий, как дохлая рыба.

Без мобильника жизнь отстой.

Лежать тут без связи с внешним миром все равно что в гробу.

Весь мир там – внутри металлической оболочки. Вся жизнь там.