Однажды вся компания, послушав очередную порцию сказки, решила отправиться в экспедицию. Им давно уже хотелось узнать, откуда и куда ведет заброшенная узкоколейка, что пряталась под лопухами на дне овражка. Потому что даже Брис и Василий Васильевич, которые много бродили по закоулкам и окраинам, этого не ведали. То есть капитан вообще не знал про рельсы…

И вот однажды все пятеро отправились в путь. Пробирались через кусты и бурьян, через мелкие болотца, пустыри, мимо заборов, за которыми гавкали сердитые псы, по территориям каких-то заброшенных мастерских. И, чтобы пробираться было веселее, представляли, что вместе с ними движется построенный гномами серебряный паровозик, на котором едут Тимми и Юкошка… И, наконец, рельсы привели ребят к низкому кирпичному зданию, похожему то ли на небольшой фабричный цех, то ли на крепостной бастион — с узкими окнами и закругленными углами. Обшарпанное такое строение, по самые подоконники в иван-чае…

Узкоколейка уперлась в железные ворота. Створки были закрыты, но в одной из них виднелась калитка — тоже из железа, с заклепками. Приоткрытая. Потоптались наши друзья и зашли. Постояли, поморгали в темноте и в запахе кирпичей и ржавчины, и вдруг голос: «Это что за гости?» Хотели дать стрекача, но голос опять: «Да не бойтесь, тут детей не едят…»

Оказалось, что это молодой мужчина, сторож. Ругать ребят не стал, даже пригласил в свою каморку, чаем угостил. Видать, скучно ему было одному. И рассказал он, что в давние военные годы здесь располагался кузнечный цех, где для бронекатеров изготовляли кое-какие детали. А потом их по узкоколейке увозили на главный завод, на сборку. Теперь здесь какие-то склады.

«Да, по правде говоря, уже не склады, а одна видимость, — признался сторож. — Караулить нечего. Просто хорошие люди устроили меня на эту должность, чтобы хоть какое-то жилье было». Оказалось, что служил он в армии, в тех самых «горячих точках», где идет настоящая война, там его ранили. Это заметно было: шрам на щеке, небольшая хромота, а порой и заикание (несильное, правда) . Вернулся домой, а сестра, у которой жил раньше, вышла замуж, в маленькой квартире тесно. Он спорить не стал, не любил скандалы, устроился вот сюда…

Фамилия у него была знаменитая — Тёркин. Правда, звали не Василий, а Саша. «А сам себя я прозвал «Вахтёркин», поскольку здесь вроде вахтера…»

Так и ребята начали его звать, когда познакомились поближе. Они часто стали заглядывать к Вахтеркину. Болтали о том о сем. Вахтеркин рассказывал всякие истории. Не про войну, а чаще про школьных друзей. Например, как он с ними сплавлялся на плотах по притоку Тальи — по Каменке… Особенно подружился с Вахтеркиным Матвейка, потому что они оба любили песни. Причем у Вахтеркина песни были никому не знакомые и непохожие на те, что голосят с экранов. Наверно, их сочиняли там, на войне, солдаты… Одна ребятам особенно запомнилась, потому что была про Венеру. Правда, не про планету, а про статую, но все равно в ней слышалась какая-то тайная перекличка с той Венерой, на Солнце…

— А эта песня есть на самом деле? — беспокойно спросил Вовка.

— Есть… Песню эту нам в части пел сержант Полынников, сверхсрочник, успевший побывать во время срочной службы в кавказских переделках.

— А ты… Вань, ты можешь спеть?

— Нет, Вовка, не могу… Была бы гитара, я, может быть, как-то подыграл и спел, хотя гитарист я липовый и певец тоже… Атак, «всухую», ну совершенно не получится…

Вовка вскочил.

— Подожди! — исчез за дверью, слышно было, как посыпался по лесенке. И не успел я всполошиться, как он вернулся с гитарой. С пыльной, обшарпанной…

— Вот. На ней тетя Света иногда играла…

Мне куда деваться-то? Гитарист я никакой, так, слегка баловался когда-то. Но делать нечего. Я повздыхал, досадуя на прилипчивого ангела-хранителя, подтянул струны, чтобы настроить инструмент.

— Раз напросился, слушай… Только имей в виду: у меня ни голоса, ни уменья.

Вовка устроился на самом конце лавочки и воззрился на меня потемневшими синими глазами. Ну, ладно…

Кончил я петь (негромко и сипловато). Помолчали. Потом Вовка выговорил похоже на Баллона:

— И ёлки-палки, блин… И такое ведь бывало по правде, да?

— Бывало и бывает… Хотя меня Бог миловал, я не воевал…

— Вань, а дальше-то? Вахтеркин и Каруза…

— Ну вот, подружились они… Один раз Матвейка решился, запел там, ребята его уговорили. А Вахтеркин подыгрывал. Это была старая песня про девушку, «Уралочка» называется. Военного времени…

— Ага, я слышал. Печальная такая, даже это… в глазах щиплет…

— Да… И получилось у Вахтеркина и Матвея этакое творческое созвучие. Они потом пели вместе не раз. Вахтеркин стал показывать Матвейке, как играть на гитаре. Ну, сперва хоть самые простенькие аккорды. Посадит его на колено, спиной к себе, даст гитару, а пальцы его — на струны и на гриф. «Смотри, вот так надо…» Ну, и Матвейка научился немного, стал себе подыгрывать. Слух-то у него отличный…

Однажды попросил он у Вахтеркина его синюю блестящую гитару на денёк: мол, дома порепетирую. Тот и дал, поверил. А Каруза-Лаперуза — на рынок. Не подумал даже, балда, что гитару могут отобрать, как секстан… В общем, гитару вернули Вахтеркину и ничего ему не сказали. Но Матвейке с того дня стало везти в его песенных делах. Ирина Григорьевна в ту пору работала уже не в детском саду, а в клубе судостроителей: там сохранилась еще кое-какая детская самодеятельность, и ребята готовили концерт для ветеранов к двадцать второму июня, дню начала войны. И вот она разыскала Матвейку и стала уговаривать, чтобы он там тоже спел. Да сильно и не надо уговаривать было: он сразу представил себя тем мальчиком из кино. Заволновался, конечно, и выдвинул два условия: песню он выберет сам и пусть ему сошьют матроску.

Ну, дело нехитрое, тетушки соорудили матроску в четыре руки, даже настоящий флотский воротник достали в магазине судостроительного завода. Предлагали сшить и матросские клеши, но Матвейка отказался. Чувствовал, что будет в них выглядеть ненатурально, словно присвоил чужое, взрослое обмундирование, а он хотел быть в точности как мальчик из фильма про счастливую «Щуку»…