Он приказал меня обыскать. Из сумки моей полетели на землю кусочки кукурузного хлеба, сырая кукуруза, а в карманах моих рваных штанов нашли две пули от русской винтовки. При виде русских пуль офицер покраснел и ударил меня по лицу: «Рус разведчик! Ты есть разведчик!»

Солдаты связали мне руки и повели в свою часть.

Офицер устроил мне допрос: «Кто тебя послал в разведку? Где ваша часть?» Я твердил одно: «Я не разведчик. Иду домой. Потерял маму…» Обер-лейтенант ударил меня так сильно по лицу, что у меня сразу вылетело два зуба. Потом меня долго били…

Я терял сознание. Меня обливали водой, а когда приходил в себя, снова били. Помню, как связали мне руки веревкой и принесли железный ящик с углями и кузнечные мехи. Угли разогрелись, на них положили длинные блестящие иглы, раскалили их на угольях добела и пихали мне в живот. От невыносимой боли у меня начались судороги, правая рука сорвалась с веревки и со всего размаха ударила немца в нос. Он залился кровью, еще больше разозлился и велел принести гвозди и молоток. Меня приподняли и прибили за руки к стене. Мне уже не было больно. Только слышно, как хрустели кости рук, а в глазах бегали оранжевые круги.

Прибив меня к стенке, гестаповцы выжгли на груди у меня звезду. Я потерял сознание. Пришел я в сознание от сильного сотрясения здания. Лежал на полу весь мокрый. Когда пришло сознание, я услышал бомбежку и понял, что это бомбят наши. Обрадовался, приподнялся, сел и тут же увидел недалеко от себя окно. Грудь мою пекло так сильно, что у меня появилось желание прислониться к стеклу грудью, и я пополз.

Руки мои были как два бревна. Приподнявшись около окна, я решил прыгать вниз, пока нет немцев. С большим трудом я своими разбитыми руками вынул стекло и выглянул из окна. Я был на втором этаже. Я подумал: если не выпрыгну, меня все равно замучают гестаповцы. Если, прыгая, я разобьюсь, то лучше смерть, которая избавит меня от мук. Я выпрыгнул удачно и пополз в кусты. Сколько я полз и куда, не знаю. Терял от боли сознание, снова приходил в себя и снова полз.

…Когда прошло семь дней и я не вернулся, командир вызвал к себе разведчиков и приказал: «Искать и найти мальчишку!»

Нашли меня разведчики случайно, в овраге. Несли на руках, а когда вернулись к нашим, положили в госпиталь. Как только я пришел в себя и понял, что я среди своих, попросил доложить полковнику товарищу Осипову о том, что задание я выполнил: в копнах на полянах спрятаны танки.

Наша авиация на другой день все танки разбомбила.

В госпитале руки мои зажили скоро, а грудь болела долго. Меня в госпитале все любили. Я рассказывал нашим, что делали со мною фашисты, читал бойцам письма и газеты, рассказывал стихи. Когда меня из госпиталя выписали, наша воинская часть была в Одессе. Часть эту фашисты называли — «Черная туча» и «Черная смерть», потому что одеты были морские пехотинцы в черные бушлаты и черные клеши, заправленные в сапоги.

После тяжелых боев оставили мы Одессу и ушли на оборону Севастополя. Там я получил тяжелую контузию, и меня на катере увезли в Туапсе. Семь месяцев я не говорил и часто терял сознание. Меня вылечили. Когда я стал ходить и разговаривать, я помогал медсестрам, а раненым читал и писал письма их родным.

Когда меня снова из госпиталя выписали, я пошел в Туапсинскую военно-морскую базу и стал учиться на сигнальщика. Приобрел я эту морскую специальность быстро и немного уже работал флагами.

Однажды я познакомился с командиром «морского охотника» № 051. Он меня взял юнгой в свою команду. Я мыл палубу и каюты, а во время боя подносил снаряды.

Затем я попал в команду «морского охотника» № 054, который из Туапсе шел в Геленджик для высадки десанта на Малую землю в Новороссийске.

В Геленджике я познакомился с товарищем Сипягиным, который потом погиб при штурме Новороссийска. Ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Сипягин узнал о моей жизни все. Как-то раз он сказал мне: «Саша! Тебе хватит воевать. Поедешь учиться в нахимовское училище. Сейчас я отдаю приказ об освобождении тебя от всех работ. Проходи врачебную комиссию».

А командиру катера № 054 приказал: «Пойдете на выполнение боевого задания, юнгу с собой не брать! Оставить на берегу!»

«Морской охотник» № 054 ушел. Я остался на берегу. Но мне очень хотелось побывать на Малой земле. Все свободное время я бродил по берегу. И случайно узнал: в Новороссийск идет «морской охотник» № 084. Я пошел к командиру и упросил его взять меня. Если бы я знал, что увижу горящий город, кипящую от снарядов и мин воду в бухте, увижу смерть моих товарищей, лучше бы мне остаться в городе Геленджике…

Когда мы вошли в Цемесскую бухту, начался ад. Наш катер шел с десантом головным, и наша пушка била по береговым батареям.

Заряжающий кричал мне: «Саша! Снаряд!» И я подавал снаряды.

Заряжающий снова крикнул: «Снаряд!», но я не успел подать снаряд. Возле нашего борта взорвалась бомба, и огромный столб воды обрушился на катер. Меня смыло в море.

Случилось это уже неподалеку от берега, в том районе, где сейчас на берегу пятая школа… Была ночь. С берега светили прожектора. Ракеты на парашютах, опускаясь, освещали Новороссийск. На Малой земле уже бились десантники. Я поплыл к берегу. Пули, снаряды плюхались в воду рядом со мной, но я плыл…

Мне вспомнился Чапаев, когда он переплывал Урал. Чапаев нырял, чтобы пули не попали в него. Так стал плыть под водой и я. Вынырну, вздохну и снова ухожу под воду. Когда я ногами почувствовал землю, а руками уперся во что-то, я обрадовался и вынырнул. Но тут же с испугу закричал и стал плакать: «Мама!» Я уперся руками в убитого знакомого моряка. Немного успокоился, снял с него винтовку и побежал к своим. Своих я нашел и вместе с ними участвовал в уличных боях.

Матросы меня оберегали, всегда окружали со всех сторон, а я очень боялся встретиться с товарищем Сипягиным. Влетит из-за меня командиру, который не выполнил его распоряжения и взял меня с собой… Я подошел к одному командиру и рассказал ему, что нарушил приказ Сипягина. Я попросил отправить меня в Геленджик или в поселок Кабардинку. Командир велел мне