Вот и степи, чей запах почуял Манфред…

— Не знаю, насколько она у вас малая, а нам по самые уши хватило, — буркнул кот. А я стоял, глядя то на него, то на Кайю, и во мне все дрожало и звенело.

Анжелина не подсаживала мне летунницу, она никогда не покидала родных краев. Это сделал тот, кто был в Парагонских степях сразу после войны с орками. Тот, кто увидел черных бабочек, чьи крылья отливали синевой.

Тот, кто взял их, чтобы отомстить своему врагу. Его горя и ненависти было недостаточно, чтобы породить летунницу — но он нашел, где ее взять.

Глава 15

Кайя

Персиваль Коллинз прислал птичку ранним утром — приглашал нас с Куртом посетить академию наук. Мой муж по отчаянию интересовал его как носитель уникального червя проклятия, а я — как та, которая сумела проявить эту дрянь.

Академия наук была огромным помпезным зданием в центре столицы. Когда наш экипаж остановился у изящных завитков ограды, и я вышла на тротуар, то невольно ощутила трепет, увидев величественную громаду, которая возвышалась над столицей. Огромные окна, бесчисленные статуи великих ученых в узких нишах стен, колонны, торжественно поднятые знамена — тут было, от чего оробеть. И было еще кое-что: от дворца академии наук шел тяжкий дух опасности, который заставлял опускать голову как можно ниже и смотреть себе под ноги, а не по сторонам. Я невольно сжала руку Курта, когда мы двинулись к ступеням. Здесь, в бесчисленных кабинетах и лабораториях, много веков пытали и изучали таких, как я.

Я читала об этом в книгах. Ученые пытались определить истоки и суть ведьмовства. Понять, как из обычного человека, наделенного волшебным даром, вдруг создается ведьма. Что такое случается, что его сила пропитывается злом и тьмой?

Во мне не было ни зла, ни тьмы. Я не колдовала и не собиралась этого делать, но какая-то общая память поколений замученных здесь ведьм подсказывала: веди себя тихо, очень тихо, и сможешь выбраться отсюда живой.

Даже Курт не поможет, если что-то вдруг пойдет не так. Я чувствовала себя мышью, которая шла в мышеловку и надеялась, что сумеет выбраться из нее живой.

— Волнуешься? — негромко спросил Курт, когда мы вошли в огромный светлый холл, пронизанный солнечными морозными лучами. Охранник взял наши документы и принялся переписывать имена в книгу приема посетителей. Я поежилась.

— Да, немножко есть. Все это очень давит.

— На меня тоже, — признался Курт, — но надо просто немного потерпеть. Потом обещаю придумать что-нибудь хорошее.

— Это радует, — я постаралась улыбнуться и выглядеть спокойно и непринужденно, как человек, который не замышляет ничего дурного и не привлекает лишнего внимания. Мы получили документы обратно и пошли к широкой лестнице на второй этаж. Обитатели дворца, ученые академики в дорогих темно-серых сюртуках, их слуги и помощники в белых халатах, смотрели на нас с нескрываемым любопытством, и мне показалось, что Курт ведет меня к зубному врачу. Обстановка там была примерно такая же.

Когда-то давным-давно, еще в детстве, меня ставили на учет. Мы с мамой пришли в академию, долго сидели в очереди у кабинета в компании других девочек и мам, и я успела испугаться так, что с трудом сдерживала слезы. Но все прошло совсем не так, как я успела себе навоображать. Не было ни пыток, ни инструментов для выдирания ногтей, ни ножей для срезания кожи — просто немолодой господин в белом халате поздоровался со мной и матерью, посветил заклинанием мне в глаза, заполнил карточку и дал петушка на палочке за то, что я не плакала. Сейчас, когда мы с Куртом поднимались по ступенькам из нежно-розового мрамора, детское воспоминание вдруг вернулось и заставило меня расправить плечи.

Я не делала ничего плохого ни тогда, ни теперь. Меня не за что было пытать и мучить.

Персиваль Коллинз оказался низеньким и тощим, похожим на сказочного гнома, который живет в часах. Судя по его лицу, он был ровесником моего отца — когда он увидел нас, то его бледные щеки разрумянились, в черных глазах появился энергичный блеск, а бесчисленные колокольчики в совершенно седых косах — а кос было не меньше дюжины — весело зазвенели.

— Доброе утро, доброе! — воскликнул он, поднимаясь из-за стола и крепко пожимая нам руки. — Кто бы мог подумать! Jankurano occolitucurs, чешуекрылое с полным превращением!

От него так и шел дух силы и желания исследовать неизвестное. Я представила, как Коллинз отважно идет по джунглям, прорубая себе путь через растительную стену коротким мачете и отгоняя ягуаров и пигмеев боевыми заклинаниями — он вдруг поймал мой взгляд и улыбнулся.

— Что, ухватили нитку моего путешествия в Латуранию? Бывал, бывал там, как раз изучал occoliticurs manthia, но им, конечно, далеко до тех красавиц, которых прислал ваш муж. Мантийные бабочки почти безвредны.

— Господин Персиваль всегда очень ярко думает, — объяснил Курт, опускаясь на небольшой диван. Я села рядом с ним — на стене как раз напротив нас красовалась деревянная маска какого-то монстра, и мне почудилось, что красный язык в его пасти шевельнулся. — Многие могут ловить его воспоминания.

— А, понятно, — ответила я, стараясь сохранять непринужденный вид, но честно говоря, это было очень трудно. Кабинет академика мог произвести впечатление. Были тут и бесчисленные книжные шкафы, и диковинки вроде масок невиданных чудовищ, и прозрачные шары, парившие над столами, которые были заставлены колбами, банками и пробирками всех размеров и форм. В шарах плавали крошечные существа с прозрачными крылышками — от их взмахов шар наполнялся золотым свечением.

Но и здесь чувствовалось, что новый год не за горами. На широком подоконнике красовался горшок с маленькой елкой. Коллинз украсил ее серебристой мишурой и алыми шарами размером с ноготь на моем мизинце. Возле основания елки были положены бумажные кубики с лентами — игрушечные коробки с подарками. Когда-то родители ставили такие же маленькие елки для нас с Мией — от кабинета теперь пахло не опасностью, а воспоминаниями детства и надеждой.

— Такую бабочку когда-то называли летунницей, — сообщил Коллинз. Пройдя к соседнему столу, он взял стеклянный квадрат, и я увидела, что к нему прикреплена одна из тех летунниц, которых Курт вчера передал в банке. Крылья бабочки были наполнены живым блеском, но сама она не шевелилась. — Несколько столетий никто о них не слышал, и все ученые уверены, что таких червей проклятия больше не существует. Считается, что они вымерли.

— Удивляюсь, как вы ее не заметили во мне и моих покойных женах, когда исследовали, —