Как почти каждый день, он ел в одном заведении, недалеко от магазина, где продают светильники. Там висит маленькая вывеска: «Ресторан», но все знают, что это благотворительная столовая. Тот факт, что в этой забегаловке просят заплатить шекель на входе, если можешь, еще не делает ее рестораном.

Еда там нормальная, хотя, вообще-то, часто подают одно и то же и, если честно, когда что-нибудь жарят, наливают слишком много масла, а это вредно. Он обычно долго мнет вилкой шницели перед тем, как съесть, чтобы выжать из них масло. А когда тамошние волонтеры – они улыбаются, но видно, что им слегка не по себе, – приносят ему тарелку, он всегда следит за тем, как они ее держат – снизу или сверху, окунув большие пальцы в соус. Если второе – то он съедает все, кроме того, к чему прикоснулись.

Но даже там сегодня был удачный день. Подавали вкусные кабачки, неплохую курицу, он успел зайти туда дважды: первый раз – в десять, сразу после открытия, а потом – в полтретьего, прямо перед закрытием, – и поел дважды. Иногда два раза поесть не разрешали. Но не сегодня.

А кроме того, ему удалось вынести большую бутылку колы. Они ставили на столы бутылки без крышек, чтобы никто не мог их закрыть и унести, но в этот раз у него на столе бутылка была полупустой, и он засунул ее в пакет так, что кола не пролилась и никто не заметил (по крайней мере, никто не попытался его остановить).

Колу без газа он пил весь день, было приятно. А уж бутылке-то точно найдется применение.

Еще он нашел полупустую пачку сигарет и увидел, как прямо перед ним полиция арестовывает наркомана, который сошел с ума и начал беситься. Определенно хороший день, даже с развлечениями.

В следующий раз, когда придет та старуха, он сможет отдать ей этот день. Она давала ему бутылку водки, а он клал в нее один-два дня из своей жизни. Оказывается, есть такие люди, которые хотят испытать, каково это – жить так, как он. Она неплохо ему платила. Он всегда обещал сам себе, что на этот раз истратит полученные деньги с умом, и каждый раз оказывалось, что вся сумма разошлась на какие-то глупости всего за пару недель. Она не раз предлагала ему всякие вещи, которые помогли бы завязать с уличной жизнью. Но он вежливо отказывался. Все же деньги, которые получают за работу, – это одно, а милостыня – совсем другое.

Стену дома над его головой на миг осветили огни подъезжающей машины. В такое время машины оказывались тут очень редко, и почти всегда можно было отвернуться от света – и не просыпаться. Но в этот раз машина остановилась недалеко от него.

Он услышал, как глушат мотор и хлопает дверца.

Появился какой-то человек со складным табуретом в одной руке и с чем-то вроде винной бутылки – в другой. Сами съежился, чтобы занимать как можно меньше места и вообще слиться с пейзажем, но, очевидно, его присутствие вообще не мешало этому человеку, шагавшему между пустыми коробками. Он свернул в переулок уверенной, тяжелой походкой и, немного не доходя до помойки, вынул и резко раскрыл раскладной табурет и установил его. Сел, оперся спиной о стену и поставил бутылку вина на землю рядом с собой. В слабом свете фонарей с большой улицы, проникавшем сюда, онемевший бомж различил его силуэт.

Но оказалось, что бомж все же издавал какие-то звуки. Человек на табурете уперся локтем в колено и уставился прямо в то место, где лежал Сами-уродец.

– Как дела? – спросил человек.

– У меня нет наркотиков, – машинально ответил Сами. – И ничего плохого я не сделал.

Человек махнул рукой, прерывая его:

– Понятно, понятно. Я ни в чем тебя и не обвинял.

Он снова выпрямился на своем табурете и что-то достал из внутреннего кармана костюма. В темноте трудно было разглядеть, что именно.

Прошло несколько секунд. Сами-уродец уселся на своей картонке – весь внимание. А человек на табурете все сидел и молчал, рядом с ним поблескивала бутылка вина, на коленях у него лежал странный бесформенный черный предмет, который он достал из кармана.

– Ты кто? – спросил наконец бомж.

– Кто я? – переспросил человек. – Э-э-э, не важно. Тебе не нужно это знать. Я лучше расскажу то, что тебе знать полезно. Знаешь, что это? – Он помахал черным предметом.

– Пистолет, – ответил бомж.

– Нет, не просто пистолет, – поправил его незнакомец. – Это глок-девятнадцать. Отличный пистолет! Поменьше, чем глок-семнадцать, но тоже подходит для самообороны. Магазин на пятнадцать пуль, и при этом он довольно легкий. Я бы дал тебе его потрогать – ты бы оценил, какой он удобный, – но по понятным причинам не дам. Люди не ценят «обычные» модели, понимаешь? Они уверены, что убить человека невозможно без лазерного прицела и всяких примочек. Но в реальной жизни пуля девятого калибра, которая вылетает из глока, ранит тебя не хуже, чем пуля от ремингтона или AR-пятнадцать. Важно, кто держит оружие, а не само оружие. Знаешь что? Мне нравится глок. О нем говорят всякие глупости вроде: «Подходит людям с маленькими руками», – можно подумать, что таким людям оружие, вообще-то, не полагается! У меня руки не маленькие, но я предпочитаю компактный глок-девятнадцать. Семнадцатый, может, и правильнее, но девятнадцатый гораздо удобнее носить и прятать. И он не слишком маленький, не такой, как двадцать шестой. Он средний – а это часто оказывается хорошим компромиссным вариантом, чтоб ты знал. Он приятен на ощупь. Правда. Иногда я даже испытываю удовольствие, когда чищу его.

Сами почувствовал, что левая нога у него слегка задрожала. Человек на табурете оглядел свое оружие в слабом свете фонарей с большой улицы и сказал:

– Если честно, у такого, как ты, есть тысяча способов умереть. Можешь случайно сесть на шприц, которым кто-то пользовался, угодить в крутую драку, даже просто заболеть воспалением легких. Если тебя застрелит из глока-девятнадцать профессионал – тебе, считай, повезло. Это будет быстро и легко, обещаю.

Он снова положил пистолет себе на колени и кивнул Сами-уродцу.

– Ты понял, что происходит? – тихо спросил он.

Бомж не ответил. С такими сумасшедшими не надо разговаривать. Нужно дать им высказать все, что они себе придумали, – иногда после этого они впадают в отчаяние. Или им становится скучно, и они уходят.

– Сейчас с тобой происходит вот что, – продолжал человек на табуретке. – В тебе бушует адреналин. Не будем вдаваться в подробности, ладно? О том, что именно происходит сейчас у тебя в мозгу, в зрительных буграх и в миндалине, есть всякие места в теле… В конце концов, даже в такой темноте твои зрачки расширяются, давление подскакивает, сердце начинает учащенно биться… Так всегда происходит. Дерись или убегай – вот что говорит тебе тело. Но что бы ты ни сделал, сейчас это тебе не поможет.

Левая нога Сами задрожала еще сильнее. Он попробовал напрячь мышцу, чтобы остановить эту дрожь.

– Знаешь, – сказал человек на табуретке, снимая со своих брюк невидимую пылинку, – когда-то люди делили мир на четыре ступени. Неживая природа, растения, животные и говорящие существа. Как категории в игре «съедобное – несъедобное», только более экзистенциально. Главная идея была в том, что между этими ступенями есть глубокие, существенные различия. Если ты умеешь говорить – ты стоишь выше любого другого животного, какая-нибудь овца стоит выше травы, которую она ест, а цветы – выше скал, на которых они цветут. Это было приятно, это вносило в жизнь порядок, а главное – говорило людям, что они тут самые важные, особенные, что они пуп земли, цель бытия и венец творения. Как нам повезло.