Он не спал уже больше часа, но дверь была заперта снаружи, и он был вынужден просто сидеть и надеяться, что кто-нибудь вспомнит о нем и придет его проведать в ближайшее время. Это было, пожалуй, обидно.

Он мерил шагами подвал. Задумчиво проводил пальцами по книгам на полках стеллажа, который стоял у стены: хотел запомнить, каковы на ощупь их переплеты. Неужели ему суждено именно это – быть человеком, которого забыли в подвале?

Дома, ночами, лежа в одиночестве в кровати (он ложился спать рано: а что еще ему было делать?), Бен задавался вопросом, когда же он сломается. Когда что-нибудь в нем лопнет и он наконец выйдет из себя, потеряет контроль над собой. Наорет на официантку, которая ни в чем не виновата, устроит скандал в каком-нибудь присутственном месте, будет в отчаянии колотить кулаком по случайно попавшейся стене, по чьей-нибудь откормленной морде или подвернувшемуся под руку равнодушному столу. Но ничего такого не происходило. Он понял, что фантастически вынослив и его совершенно не трогает вся эта фигня, все это дерьмо, которое он привык жрать годами. Его внутренний механизм всегда заставлял его прогибаться, избегать открытых конфликтов и осторожно подкручивать пламя внутри себя – до терпимого градуса. Из всех способностей в мире он получил только эту – способность с умом выбирать себе окружение и не ломать дров. Он предпочел бы способность вставать на дыбы, когда обстоятельства вынуждают. Внутри у него все время клокотал гнев на самого себя – на то, как он убивал в себе маленькие желания, чтобы продолжать жить «по правилам» и «считаясь с окружающими». Он высмеивал самого себя за безвольно опущенные плечи, за то, что он слишком легко принимал все, что выпадало на его долю, и мирился с тем, что все вокруг смотрели сквозь него. Что-то в нем хотело дать этим «окружающим» по яйцам, развернуться и уйти, не оглядываясь. Но это что-то было слишком слабо, как оказалось.

Он довольно долго бродил по подвалу, чувствуя себя при этом как зверь в клетке, после чего опустился на пол и несколько раз быстро отжался. Темп вдохов и выдохов, ощущение усилия – в руках, по бокам грудной клетки – вернули ему концентрацию.

Лишь в последние годы он заметил, что физические упражнения могут утешить и успокоить его – если они достаточно выматывающие. Он стал ходить в небольшой фитнес-клуб в подвале торгового центра недалеко от его дома. Вокруг него по движущимся дорожкам шагали молодые девушки в блестящем обтягивающем почти-что-белье, мужчины парами или тройками поднимали ужасающие веса, громко издавая звук «псссс» при каждом рывке, как гидравлический компрессор мусоровоза.

Он приходил, бегал, старался, занимался на всех тренажерах с пылом неофита, который отрекся от своего темного прошлого и пришел к религии. Тянулись месяцы, он становился сильнее, чувствовал, как наливались мышцы и будто окутывали все тело. Но это не меняло его сути: он все так же не мог подойти ни к одной из тех девушек в блестящих шмотках, что энергично шагали на беговых дорожках, и у него не было никого, кто мог бы придержать для него штангу, и ни разу он не набрался смелости попросить, чтобы эту ужасную музыку заменили на что-нибудь другое. По недолгим взглядам завсегдатаев клуба можно было легко понять, кем он им казался: неуверенным в себе мужиком, который на первой тренировке попробовал поднять слишком тяжелый для себя вес, уронил тяжелую штангу на грудь, лежал и хрипел: «Кто-нибудь… кто-нибудь… кто-нибудь может помочь мне поднять?»

Через год, за который никто не сказал ему ни слова, он перестал ходить в фитнес-клуб. Продолжал бегать по утрам по берегу моря или по парку, расстилал на кухне коврик и делал упражнения.

Телесные мускулы гораздо проще качать, чем духовные. Упереться во что-нибудь – и вперед. Но что делать с тем, что внутри, когда нет ни одной прочной вещи, на которую можно опереться?

Что делать, когда ты не веришь ни во что, когда ничто тебя не поддерживает, у тебя нет друга или партнера, в любви которого можно быть уверенным, нет страсти, которая толкала бы тебя вперед, ничего абсолютного? Куда податься, за что уцепиться, когда все относительно, изменчиво и подвижно, как корабль? Когда все – зыбкий песок, который проваливается у тебя под ногами, когда ты живешь лишь по инерции, – за что держаться?

Он попробовал понять самого себя, открыть себя слой за слоем, ломтик за ломтиком или хотя бы последовательно изучить этот мир. Иногда он признавался себе: попытка понять жизнь путем изучения всевозможных фактов о мире не была особенно удачной. Но он продолжал надеяться, что инстинкту, который вроде бы должен быть у всех, – двигаться к счастью – можно научиться, если хорошенько изучить мир. Раз в год-два он решал «вылезти наружу», «запачкать руки грязью жизни», но каждый раз отступался за минуту до того, как выйти из замка своей души, возвращался к тому, что было ему знакомо, к привычному жизненному укладу.

Иногда, впрочем, он узнавал что-нибудь, что освещало какой-нибудь уголок в его жизни. Например, как-то раз он прочитал статью о ките-одиночке. Где-то там, в толще вод Тихого океана, оказывается, плавает себе туда-сюда кит, которого ученые называют «пятьдесят два герца». Все остальные киты поют друг другу на определенной частоте, от пятнадцати до двадцати пяти герц, – а этот кит почему-то поет на частоте в пятьдесят два. Ни один другой кит ему не отвечает, никогда, – и он плавает так по океану десятки лет, без стаи, поет непонятно кому и не получает ответа.

Он вспомнил, как дочитал эту статью, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Может быть, в этом дело? Может быть, и он вещает на своей собственной частоте, говорит на языке, которого не знает ни один другой кит?

Мы все, в сущности, киты-одиночки. У каждого – своя частота.

Перед тем как открылась дверь, он сидел на раскладушке в подвале под слабым неоновым светом и возвращался к этим знакомым мыслям. Чувствовал, как они появляются в его мозгу – и исчезают. Осколки раздумий, о существовании которых никто, в том числе он сам, больше не вспомнит – даже завтра утром. Трагедия потерянных мыслей. Миллионы легких ощущений и высказываний, тонких, как капилляры, не умеющих толкаться и незаметно исчезающих навсегда. Кто знает, сколько умных мыслей стали пустотой только потому, что рядом с ним в постели нет никого, кому бы он смог прошептать их на ушко – и тем дать им жизнь за пределами жестокого ускользающего мгновения.

В такие моменты он надеялся, что жизнь вообще не имеет смысла. Тогда все было бы куда легче…

Он сунул руку в рюкзак, нашел там книжку, купленную вчера, вытащил ее. На полках рядом стояли десятки книг, их можно было читать, чтобы скоротать время, пока кто-нибудь вспомнит о нем и откроет подвал, но бессилие, овладевшее им, легкая меланхолия, которая окутала его здесь, под землей, заставили его полезть в рюкзак. Он открыл книгу на случайной странице и начал читать.

Услышав скрежет за дверью, он поспешно дочитал последние слова главы и закрыл книгу.

– Ты уже давно не спишь, да? – спросила Оснат.

– Да, – ответил Бен. – Я проснулся и вспомнил, что вы заперли меня снаружи. Думаю, я тут хожу уже часа полтора. Если до этого я очень смутно помнил эту комнату, то теперь мы, так сказать, лично знакомы. Я теперь знаю здесь на полу каждую плитку.