– Да мне тоже от них ничего не нужно, – слабо возражала Аделаида, – просто приятно, когда тебе улыбаются… хотя и непривычно, конечно.

Вечером накануне отъезда Аделаиде захотелось еще раз погулять по городу – вдвоем с мужем, без группы, – но Борис решительно отказался.

– Нам, русским, надо держаться своих, – буркнул он тогда и ушел в соседний номер, где чисто мужская компания как раз собиралась неторопливо и обстоятельно ознакомиться с местными марками пива «Karhu» и «Lapin Kulta».

Надо будет еще раз съездить в Хельсинки, подумала Аделаида, улыбаясь.

С Карлом. Уж он-то не бросит ее одну в номере ради пива. Уж с ним-то она будет гулять, сколько душе угодно, где угодно и безо всяких там ограничений и экскурсоводов.

Надо съездить с ним в Хельсинки. И в Париж. И в Лондон. И в другие города.

Но не раньше, чем они нагуляются по его родному Цюриху.

Цюрих, Лёвенштрассе, что означает Львиная улица… И где-то на Львиной улице – утопающий в сирени двухэтажный особняк, облицованный темно-серым, с прожилками мрамором… Его дом, который скоро станет и ее домом.

Аделаида представила себе, как под руку с Карлом спускается по мраморным ступеням в тихий, полный волнующих ароматов сиреневый вечер, и у нее сильно и сладко защемило сердце.

* * *

Шаховской, хорошо знакомый со всеми укромными уголками больничного парка, нашел Аделаиду очень быстро.

Она сидела на скамейке неподвижно, с закрытыми глазами, и по ее бледному лицу скользили легкие зеленые тени.

Неужто и впрямь обморок, встревожился Шаховской.

Но тут ветер раздвинул низко нагнувшиеся под сиреневой тяжестью ветки, и он увидел, что Аделаида вовсе не бледная. Наоборот, тоны лица очень чистые и свежие, а губы нежно-розового цвета и даже улыбаются.

Она просто-напросто задремала тут, в тенечке, и ей явно снятся очень хорошие сны.

Шаховской осторожно, чтобы не скрипнула скамейка, присел рядом и прикоснулся к руке Аделаиды. Она легко вздохнула, улыбнулась и, не открывая глаз, взяла его кисть и поднесла к губам.

Шаховской, радостно заурчав, обхватил ее за плечи.

Но, наверное, он сделал это как-то не так, потому что Аделаида вздрогнула и пробудилась.

Взгляд, брошенный ею на Шаховского, полный ужаса и недоумения, мог бы обескуражить любого, но не психотерапевта.

Шаховской мягко удержал отшатнувшуюся от него и попытавшуюся встать Аделаиду и предложил ей об этом поговорить.

Не как психотерапевт с клиенткой, боже упаси, а как старый, верный и преданный друг… которому к тому же многое известно и который очень хотел бы ей, Аделаиде, помочь.

– Что ты знаешь? – спросила она.

– То, что ты полюбила и ждешь ребенка от любимого человека, – ответил Шаховской, – и то, что собираешься развестись с мужем и уехать в Швейцарию.

Аделаида слушала его молча, отведя глаза, щеки ее пылали. Она больше не делала попыток встать.

– Хотя Борис мне и друг, но я должен сказать, что понимаю тебя и в чем-то даже восхищаюсь тобой, – продолжал Шаховской, искусно играя интонациями своего хорошо поставленного, глубокого, бархатного голоса. – Ты мужественная, смелая женщина. Так резко повернуть свою жизнь… в таком возрасте… далеко не всякая на это способна.

– Значит, ты не будешь убеждать меня, что я совершаю большую ошибку, и настаивать, чтобы я еще раз хорошенько подумала? – подняла голову Аделаида. – А то все вокруг только этим и занимаются в последнее время.

Шаховской энергично затряс головой.

– Ни в коем случае, и даже наоборот! Я всячески готов помочь тебе.

– Вряд ли ты сумеешь, – вздохнула Аделаида. – Вот, если только…

– Сделаю, что попросишь! – с жаром заверил ее Шаховской.

– Тогда объясни мне, как врач, почему все настаивают на аборте? И гинеколог в медицинском центре, и заведующий отделением здесь… Я крепкая, здоровая женщина! Да, мне сорок семь лет, но ведь в крайнем случае можно сделать кесарево сечение…

Шаховской, казалось, был в затруднении.

Он отвел взгляд от Аделаиды, оборвал неосторожно склонившуюся к его носу сиреневую гроздь, рассеянно смял ее и бросил под скамейку. Его лицо приобрело задумчивое и печальное выражение.

Аделаида терпеливо ждала.

– Дело не только в тебе, – наконец произнес он, – не только и даже не столько. Дело в ребенке.

Аделаида побелела и прижала руку к груди.

– А… что с ребенком?

Шаховской засопел.

– Ну… понимаешь…

– Леонид! – резко сказала Аделаида. – Не тяни! Говори все, как есть!

– Хорошо. Когда ребенок зачат в столь позднем возрасте, велика вероятность различных отклонений.

Аделаида непонимающе посмотрела на него.

– Это значит, что ребенок может родиться слабым, больным или вообще инвалидом, – объяснил Шаховской, – или даже… ты уж меня прости… слабоумным.

Аделаида ахнула и закрыла лицо руками.

– На здоровье ребенка могут также пагубно повлиять стрессы, переживаемые в этот период матерью, употребление крепких спиртных напитков… – продолжал Шаховской.

– Ничего я не употребляла, – глухо донеслось из-под прижатых к лицу рук.

– Ты, возможно, и нет, – согласился Шаховской, – а его отец? Ты абсолютно уверена в том, что он ничего не пил в течение трех суток до момента зачатия?

Под сиреневыми ветками повисла тяжелая пауза.

Надо же, подумал Шаховской, как это он угадал; а ведь он и вправду гений!

Ну все, на сегодня хватит. Пусть посидит тут, подумает в одиночестве.

– Леонид, – произнесла Аделаида, словно прочитав его мысли, – я хочу побыть одна.

Шаховской кивнул и поднялся, на ходу коснувшись ее руки жестом, исполненным понимания и искреннего дружеского участия.

Леонид Сергеевич был действительно прав, поздравляя себя с догадливостью.

Аделаиде и в самом деле вспомнился тот день в марте (кажется, это была среда… ну конечно, среда!), когда она спросила Карла, отчего у него красные глаза, а тот честно ответил ей, что накануне несколько перебрал.

В среду днем она не знала и не подозревала даже, что всего через несколько часов он станет для нее самым близким, нет, единственным мужчиной, средоточием ее горя и радости, ее первой и последней настоящей любовью.

В среду днем она еще пыталась держаться от него на расстоянии. Но все же, уступив его настояниям, отправилась с ним в кафе, и там, маскируя свой искренний к нему интерес и сокровенные желания под обычное дамское любопытство, стала задавать ему кое-какие вопросы. А он, видя ее насквозь, отвечал на них так же откровенно, как и на вопрос о глазах (что далеко не всегда приходилось ей по вкусу).