Премьера их постановки была назначена на следующий вторник – у них было чуть больше недели. Они уже почти закончили с подготовкой сцены, установили декорации, софиты, предвкушение бежало по венам, будто ток, и даже тяжелые шторы из красного бархата, которые висели тут, кажется, со времен основания города, словно подрагивали от нетерпения.

Наконец-то эта забытая сцена, обслуживающая только скучнейшие математические эстафеты и вгоняющие в тоску поэтические вечера, станет тем, чем должна была быть изначально, – хранительницей театрального искусства.

Возможно, Кристофер был самонадеян чуть больше нужного, но он не собирался отказываться от своего мнения. То, что они творили тут, – это искусство, и пусть они были всего лишь группкой школьников во главе с немного фанатичным (порой пугающе фанатичным) учителем, они создавали что-то красивое. У них почти не было финансирования, не было профессиональных костюмов, декораций, музыкального сопровождения, они все делали сами. И Кристофер гордился этим, несмотря на то, что они еще не выступили. И даже если они провалятся, даже если их обсмеют, он все равно будет горд.

– А что с ним? – не скрывая усталого вздоха, спросил он.

Теодор рядом с ним понимающе улыбнулся. Они сидели вдвоем перед микшерским пультом, и Теодор то и дело тянулся к кнопкам, получая от Кристофера по рукам. Он пытался выгнать его на сцену, где репетировали остальные ребята, но тот будто приклеился к нему.

Не то чтобы Кристоферу это не нравилось. Причина была, скорее, в обратном, – ему нравилось слишком сильно. С его сердцем происходило что-то ненормальное, и тетушка бы с улыбкой назвала это «первой любовью», если бы он подумал о том, чтоб поделиться с ней своими переживаниями. Но тетушка, кажется, и сама все поняла в тот день, когда Кристофер вернулся с ненастоящего свидания.

Сложно было не понять – глаза у него блестели, щеки горели, и он прижимал дрожащую руку к сердцу, будто удивляясь тому, что оно так колотится.

– Просто уточняю, – нервно повел плечами мистер Уилсон, чувствуя явное осуждение учеников за свою беспричинную панику. – Вдруг что! Это, знаешь ли, очень важно, а ведь…

– Мистер Уилсон, – мягко прервал его Теодор, поднимаясь со скамейки. Кристофер мгновенно ощутил холодок от пустоты рядом, и вот это уже ему совсем не понравилось. То, насколько он к Теодору привык. – Не переживайте. Вы сделали все, что могли. Все будет хорошо.

Мистер Уилсон быстро справился с изумлением, проявившимся на лице, и тепло улыбнулся, даже как будто расслабившись.

– Спасибо, Теодор. Это очень много для меня значит, правда.

Теодор повернулся к Кристоферу с победной улыбкой и показал большой палец. Кристофер опустил взгляд на микшерский пульт, усмехаясь. Все в кружке уже давно приняли Теодора, будто и не он когда-то издевался над ними и доводил до белого каления. Впрочем, это было неудивительно. Теодором сложно было не очароваться, когда он искренне хотел очаровать. А сейчас он очень этого хотел: был таким открытым, улыбчивым, честным, старался изо всех сил, словно ему и вправду было не все равно.

– Давайте начнем, – объявил мистер Уилсон, проходя к своему привычному месту в центре первого ряда. – Пройдемся сегодня один раз только, потом мне нужно заскочить к директору.

На этих словах он подозрительно покраснел, и Джесс с Лиззи не сдержали смех, тут же маскируя его под кашель. Мистер Уилсон только отмахнулся от них, как от надоедливых стрекоз.

– Давайте начнем, – настойчивее повторил он, и Теодор первым забрался на сцену. За ним цепочкой потянулись остальные ребята. Дэнни, друг Марка, занял место Кристофера за пультом. За музыкальное сопровождение отвечал Крис, но быть тут во время премьеры он не смог бы, потому что тоже играет, вот они и запрягли Дэнни. Все равно тот постоянно рядом ошивался и очень интересовался всем, что делал со звуком Кристофер.

Кристофер подошел к сцене, и Теодор с улыбкой протянул ему ладонь. Он закатил глаза, но послушно схватился за теплые сухие пальцы, ловко запрыгивая наверх.

– Вы знаете, что там есть лестница? – возмутился мистер Уилсон, но его слова привычно проигнорировали – зачем идти к лестнице, если можно забраться сразу?

Кристоферу нравилась сцена. Этот запах, немного пыльный, окутанный стариной, какой-то тайной – он был во всех театрах. Даже в их крошечном актовом зале, сроду не видавшем никаких постановок. И Крис был без ума от него. В сцене хранилось тепло аплодисментов, чьего-то восхищения, чьих-то слез, за сценой были спрятаны сотни историй, и, если замолкнуть на мгновение, прислушаться к тишине, можно было услышать шепот голосов, эти истории рассказывающих.

Кристофер знал, что ему не суждено связать свою жизнь с театром, да ему и не хотелось этого так, как Остину, или Лиззи, или Джессике. Но ему нравилось участвовать в этом, быть частью чего-то большого, чего-то красивого. Нравилось это суетливое беспокойство на репетициях, нравилось, как все вживались в свои роли, становясь на несколько часов другими людьми, примеряя на себя другие личности.

И Теодору… очень шла роль Орфея. Дело ли в том, что он действительно настолько погрузился в эту историю, или в том, что он сам очень похож на своего героя, но Кристофер был просто очарован его игрой. Голосом, взглядами, его плавными, не лишенными изящества жестами, которые пришли из занятий спортом. Возможно, это не тянуло на «Оскар» (ладно, это не сравнится даже с игрой той же Джесс), но что-то было в Теодоре, что невольно притягивало внимание.

Не говоря уже о том, что он был просто очень красивым.

Кристофер упорно игнорировал тот факт, что Теодор был лучшим только в его глазах.

Он разберется с этим как-нибудь потом. Или никогда.

Да, никогда – отличный вариант.

* * *

– Держи, – Теодор сунул ему под нос упаковку клубничного сока с уже вставленной трубочкой. Кристофер на автомате взял ее, делая несколько глотков, и только потом поблагодарил Теодора.

Тот только повел плечом в ответ, поправляя рюкзак и подстраиваясь под его шаг. Они молчали. После свидания между ними витала неловкость – не настолько сильная, чтобы испортить отношения, но явно ощутимая. Так глупо все складывалось, целый месяц Кристофер даже не задумывался о том, что чувствует к Теодору, а потом за несколько дней осознание вылилось на него ведром ледяной воды.

Правда в том, что все закончится в следующий вторник. Возможно, Теодор будет продолжать между ними какое-то подобие общения, а возможно, что гораздо более вероятно, вспомнит о том, что это было всего лишь наказание, и теперь оно позади.

Правда в том, что они учатся в разных классах,