Прошу прощения… Это может занять некоторое время, ты не против подождать?

Теодор безучастно смотрел на нее, и она едва заметно поежилась под его взглядом, но нашла в себе силы улыбнуться.

– Буду считать, что это «да», – пробормотала она, выскальзывая из кабинета в коридор.

Теодор откинул голову к потолку, тяжело вздыхая. Что за хрень. Он бы уже мог быть дома, играть в приставку, попробовать стащить пиво из папиных запасов, просто поспать, но он вынужден сидеть здесь из-за того, что Тони – мудак, который не может фильтровать чушь, которую несет.

И с чего мистер Джонс вообще решил, что единичный визит к школьному психологу что-то исправит? Скорее всего, просто создал видимость того, что принимает хоть какие-то меры, потому что родители Тони вполне могли прийти и спросить, как он справляется с чокнутым одноклассником их сына.

Когда Теодор уже собирался встать и уйти, забив на все, открылась дверь кабинета. Только не та, которая за его спиной, а та, которая была скрыта шторой.

– З-здравствуйте, – раздался тихий неуверенный голос. Теодор прислушался к шуршанию, изумленно расширяя глаза. Кто-то всерьез решил воспользоваться тупой идеей их школьного психолога? – Эм, я… я впервые тут, на самом деле, и…

«Кто-то» по ту сторону неловко замолк. Это парень, скорее всего, хотя по голосу сложно было сказать точно, – такие высокие и мягкие были обычно у девчонок.

Что ему делать? Сказать, что психолога тут нет?

– Я просто не знаю, куда еще пойти, – он затух к концу предложения, рвано вздыхая, будто сдерживаясь, чтобы не заплакать. – Вы не… вы не должны мне отвечать? Наверное, нет. Меня зовут Кристофер. Ой! То есть… я не должен был называться, в этом же вся суть! Ох, ладно, наверное, вряд ли вы меня знаете…

Теодор действительно впервые слышал это имя.

Мальчишка снова замолк, видимо, набираясь храбрости. Теодор выпрямился на стуле, впервые за долгое время чувствуя что-то помимо раздражения или злорадства. Он ощущал легкий отблеск интереса. Все еще не мог поверить, что в этот кабинет действительно приходят, чтобы поделиться проблемами.

– Все это время мне казалось, что я не… – Теодор пытался представить, как он выглядел. Наверное, жевал губу, пытаясь справиться с нервозностью, или сцепил пальцы, или поглядывал в сторону выхода, думая, а не сбежать ли, пока еще ничего не рассказал. – Мне казалось, что я живу не своей жизнью. Как будто я должен признаться в чем-то, но я не понимаю, в чем.

Он замолчал, подбирая слова, и Теодор оглянулся на дверь. Если психолог зайдет сейчас, это будет крайне неловко. Он мысленно подгонял мальчишку, чтобы успеть услышать, что там он понял. Природное любопытство взяло верх, заставив забыть о том, почему он сам оказался в этом кабинете.

– И я просто не знаю, с кем… то есть кому… – Кристофер снова вздохнул испуганно, как будто стоял на краю пропасти, а потом прыгнул, резко закончив: – Кому рассказать о том, что мне нравятся парни, а не девушки.

Теодор от неожиданности подавился воздухом, громко откашливаясь. Парень за шторкой понял, видимо, что только что исповедался не тому человеку, вскочил так быстро, что опрокинул стул, судя по грохоту.

– Подожди! – глухим голосом воскликнул Теодор, судорожно глотнув воздуха. Сердце колотилось, как будто это его тайна вдруг оказалась раскрыта. Но он не хотел, чтобы мальчишка боялся. Теодор был мудаком, но тема ориентации не была для него шуткой. Он прекрасно понимал, сколько нужно смелости, чтобы об этом рассказать. – Подожди, не убегай!

Парень замер, из-за шторки не доносилось ни звука.

Теодор не умел утешать и успокаивать людей, но в этот раз не мог не попытаться. Оглядев светлый безликий кабинет, будто пытаясь найти в плакатах о признаках депрессии ответ, он нервно вздохнул.

– Да, я не психолог, прости, – наконец вымолвил он. – Прости, что не остановил тебя раньше, это было… грубо с моей стороны, наверное. Но я никому не расскажу, правда. Так что ты можешь продолжать. Я просто хочу… возможно, я смогу чем-то помочь.

Он с волнением ждал ответа, даже не осознавая, что только что впервые в своей жизни извинился перед кем-то, и расслабился только после того, как услышал, что Кристофер поднял стул и снова сел.

– Ты правда никому не расскажешь? – с поразительной наивностью поинтересовался он. Теодор приподнял уголки губ в улыбке и покачал головой.

– Нет.

– Меня это не волнует в любом случае, – дрожащим голосом произнес он. Хотел прозвучать самоуверенно, но у него не вышло. – То, что ты рассказал бы всем. Просто… я сам хотел рассказать. Было бы ужасно, если бы ты забрал у меня это право. Понимаешь, о чем я?

Теодор кивнул, а после осознал, что парень его не видит, и поправился.

– Да, конечно.

На той стороне какое-то время было тихо, а потом Кристофер вновь заговорил:

– Я долго об этом думал и понял, что уже не смогу скрывать. Ведь это… часть меня, так? Важная часть меня. Просто мне нужно набраться смелости.

– Ну, – Теодор задумчиво покусал нижнюю губу, размышляя над его словами. Тот наверняка ждал ответа, вот только Теодор не был психологом. Зато он понимал его гораздо лучше, чем эта красавица, только-только вышедшая из университета и считавшая, что плакаты с признаками депрессии действительно помогут кому-то выявить депрессию. – Ты ведь уже набрался? Смотри, ты рассказал мне.

– Я думал, что рассказываю психологу! – смешно возмутился он, и Теодор невольно улыбнулся шире. – И ты меня не видишь!

– Какая разница, – он на автомате пожал плечами. – Даже для этого нужна смелость. Даже для того, чтобы признаться самому себе, нужна смелость.

«Вот у меня ее нет».

Кристофер явно задумался над этим, потому что некоторое время ничего не говорил. Теодор постукивал пальцами по столу психолога, мысленно благодаря ее за то, что она так удачно свалила.

– Что, если… что, если от меня все отвернутся? – едва слышно спросил он, и его голос дрогнул в конце.

Эта трогательная нерешительность сделала что-то странное с сердцем Теодора. Он опустил руки на подлокотники и крепко сжал пальцы, чтобы не дернуться к шторе, не отодвинуть ее, чтобы увидеть этого запутавшегося ребенка, который боялся, что если он станет настоящим собой, то останется один. Чтобы уверить его, что он никогда не останется один.

Теодору не была свойственна такая глубокая эмпатия, просто в этот раз…

В этот раз он и вправду хорошо его понимал.

– Те, кто действительно любят тебя, не отвернутся, – заверил он его. – Точно тебе говорю.

– Я боюсь, что, – мальчишка тихо всхлипнул, – что в школе надо мной будут издеваться. Мне