За спиной оборванца, перекрывая лестницу, чтобы не удрал, стоял старый Измирь, бывый копейщик, а вот уже полтора десятка лет телохранитель, накрепко и неотступно приставленный Игорем Святославовичем к жене. За ним прятался от вонючего и явно провинившегося дяди восьмилетний княжич Ростислав Игоревич. Этот был вконец перепуган и крепился вовсю, чтобы снова не заплакать. Ярославна улыбнулась Ростику, как ни в чем не бывало, и спросила сурово:

– Так кто ты, отроче, и чей?

– Я Непогод, самострельщик князя Святослава Ольговича Рыльского. Ведь уже говорил тебе, госпожа княгиня…

– А не слыхал разве, что бабий ум – перекати-поле? Давай рассказывай всё сначала…

И он принялся рассказывать всё сначала. О том, как половцы дивом каким-то вдруг окружили русичей со всех сторон, как два дня подряд продолжалось ужасное, бессмысленное избиение, как вдруг образовался просвет в половецких полчищах, и ковуи вдруг поскакали туда, а за ними и многие русичи.

– И ты с ними… А что с тобою было потом, презренный беглец?

– Меня догнали, госпожа княгиня. Уже подле веж. Кусак, мой конь, никуда, усталый и не напоенный, не годился. Степняки забрали остаток оружия, раздели, дали рваные штаны, а потом надели колодку. Пока затягивали ремни на колодке, прискакал с побоища ещё один степняк, вроде старший, и они мне сказали, что главный наш князь уже пленён. Все половцы уехали, остался один только воин караулить вежи. И меня. Не более получаса прошло – и раздался с побоища ужасный вопль, загремела бесовская ихняя музыка. Тогда последний остававшийся там воин что-то прокричал, вскочил на коня и тоже ускакал.

– Видать, сдалось тогда всё северское войско, – раздумчиво промолвила княгиня. – Или, не дай того Бог, убиты были все. Вот твой сторож и поспешил за своею долею добычи.

– Наверное, госпожа княгиня. Я же попробовал пошевелить ногами – а ремни оказались слабыми, ноги удалось освободить. Тогда заставил половчанку из ближней вежи разрезать мне узлы на колодке, забрал половецкого конька, а Кусака поводным, – и убежал.

– А как ты заставил половчанку?

– Прости, госпожа княгиня… Ну, пригрозил ей. Показал, если не разрежет, мол, узлы, размозжу колодкой голову её младенца. Ну, ругала меня молодка во всю глотку… Доскакал до речки Оскола, там напоил коней… Встретил ещё одного беглеца из нашей дружины, именем Чурила, он ещё недавно из Киева приехал: там его боярин был убит… Сперва напугали друг друга, потом уже ехали вместе… Ему удалось сразу уйти, когда мы все бежать кинулись. Я сюда, а он от Выра повернул на Рыльск, княгиня.

– Хватит, помолчи… Скажи мне, Непо… Непород – или как тебя там?

– Непогод, госпожа княгиня.

– Скажи, Непогод, а почему ты не поскакал прямо в Рыльск?

– Да ведь хотел сначала людей предупредить в Путивле, а отсюда и в Новгородок, в великое княжество, думал, сами гонца пошлют. Чтобы все про общую нашу беду знали… Ведь теперь жди бесовских детей сюда, непременно прискачут, госпожа княгиня.

– Ты про наших князей больше ничего не слыхал?

– Когда я сбежал, они все были живы. Игорь Святославич, тот, правда, ранен был. Ездил с шуйцей подвязанной. А так все живы были.

Княгиня рассвирепела. Рассказал сей молодчик про никому не нужную половчанку и вшами заеденного её младенца, про Чурила безвестного, а вот самого главного, что Игорь, муж её, перед пленением был ранен, сразу не сказал. Потом заставила себя успокоиться, рассудить с парнем справедливо. Заявила холодно:

– Коли уж не захотел ты стать изгоем, прискакал сюда, чтобы нас предупредить, не буду я тебя карать за трусость – да как я смогу, боязливая баба? Вернётся из полона твой князь, он тебя и будет судить. Ты же возьми вон у Измиря коня и скачи теперь в свой Рыльск и по пути предупреждай христианский люд, что идут половцы. Кто сумеет, пусть приводит скот и детей за стены Путивля, кому далеко окажется – пусть прячется в лесу, а там уж как Бог даст. В Рыльске расскажи обо всем воеводе Святослава Ольговича, что в городе остался, и пусть пошлёт гонца в стольный Новгородок.

– Спаси тебя Бог, госпожа княгиня, – упал на колени Непогод.

– А ты, Измирь, найди поскорее для него коня да еды какой, чтобы пожевал дорогою. Запомни или запиши имя молодчика, а сам разошли гонцов. Сперва в те сёла и городки, что на полудень от Путивля, потом в остальные и в стольный град. Бери в гонцы всех дружинников, что оставлены в городе, и требуй, чтобы тотчас возвращались. Чего гонцы должны кричать, ты уже понял? И позови сюда ко мне отца протопопа и старцев градских.

– Слушаюсь, госпожа, – поклонился Измирь. – Да ведь… Не велел мне мой князь отлучаться от тебя ни на шаг, тем более в военную лихую годину.

– Да ведь ты, мудрый старец, у меня теперь вместо тысяцкого, – улыбнулась княгиня одними тонкими губами. – Поневоле придётся тебе отлучаться, Измирь. А у меня уже свой собственный телохранитель вырос. Скажика, княжич Ростислав Игоревич, сумеешь ли защитить свою маму?

На заплаканном лице княжича вдруг возникло суровое выражение, он выступил вперёд, выхватил из ножен свой игрушечный меч, почему-то пригрозил им Непогоду и выкрикнул звонко:

– Вот сим мечом-кладенцом поганого половчанина тотчас зарублю!

Запели, заскрипели под тяжестью спускающихся мужей ступени лестницы, и княгиня подумала, что сейчас, пока судьба дарует несколько часов на подготовку, нужно проверить все стены острога и детинца, чтобы успеть починить подгнившие связи. На заборолах Путивля не будет стрелков, чтобы отгонять половцев, только старики и бабы. Сами стены, а не бойцы, главная защита теперь городу и беженцам, стены и ворота. Стенам и воротам защищать горожан, а горожанам защищать своих защитников, не давая супостату их поджечь или пробить бревном-тараном. Значит…

И вдруг ей захотелось проснуться, избыть страшный сон. И пусть не в любимом родном Галиче проснуться, где бояре с горожанами и говорят, и одеваются, и думают по-другому, не так, как здешние пропахшие дёгтем лесные медведи, а в этом же Путивле. Будто только что пробудилась она после долгого полдневного отдыха и поднялась на стену, да только с другой стоны поднялась, где стена детинца прямо нависает над Сеймом. Чудесный вид открывается там с прибрежной кручи на заречные леса и луга, особенно весной, когда покрыто всё свежей первой зеленью. Как хотелось бы стоять сейчас там, беспечной и спокойной, и любоваться этой природной красотою, для утехи человеческой сотворенной Господом! Любоваться и тешиться, зная, что безопасность и покой есть кому обеспечить. Однако дружины погибли, и новгород-северская, и путивльская, а изрядно поднадоевший своими изменами грубиян-муж и старший сын, уже почти взрослый, жених и воин, в позорном плену. Так что нечего ей там делать, на полуночной стене детинца, потому что с той стороны глубокий Сейм, высокий обрыв и крепкая стена, которую не поджечь стрелой с горящей паклею, надёжно защищают город. Ей надо торчать здесь, смотреть на скучные поля с прошлогодними тёмными скирдами, похожими на шлемы дружинников (Боже мой, там ведь и всё оружие пропало, на многие и многие гривны!), ибо именно с сей, полуденной стороны, за дальними синими лесами ещё сегодня поднимутся в небо первые зловещие дымы.