Пока Багдад сохранял контроль над проходившими через него важнейшими торговыми путями, политический распад не мешал, а, кажется, даже в каком-то смысле помогал расширению экономической и культурной жизни. Но вскоре сложилась более опасная ситуация, авторитет халифа пошел на убыль даже в столице. Роскошь двора и избыточность бюрократии привела к финансовой неразберихе и нехватке денег, которые позже усугубились истощением или утратой источников драгоценных металлов, захваченных врагами.

Для решения этих проблем халифы отдали на откуп сбор государственных доходов, который в итоге перешел к местным правителям. Те обязывались передать оговоренную сумму центральному правительству и содержать местные вооруженные силы и чиновничество. Эти наместники-откупщики превратились в настоящих правителей империи, особенно когда были военачальниками. Со времени Аль-Мутасима (833–842) и Аль-Васика (842–847) халифы постепенно утрачивали контроль над командирами собственной армии и гвардией, которые часто обладали достаточной силой, чтобы назначать и смещать их по своему желанию. Эти командиры и гвардия все в большей степени состояли из тюркских мамлюков. В 935 году был учрежден пост амира аль-умара, то есть командующего над командующими, чтобы подчеркнуть главенство столичного командующего над остальными. Наконец в 945 году силы иранских Буидов, которые уже установились в западной части Ирана как почти независимая династия, вторглись в столицу и уничтожили последние остатки независимости халифа. С того момента халиф почти постоянно, за исключением редких перерывов, находился во власти сменявших друг друга дворцовых управителей, в основном иранских или тюркских, которые правили через вооруженные силы, находившиеся под их командованием. Халиф сохранял статус и почести верховного правителя ислама, нося гордый титул амир аль-муминин, повелитель правоверных, что символизировало его верховную власть над государством и религией. Однако реальной властью халиф уже не обладал, и, когда он вводил в должность того или иного обладателя исполнительных полномочий, например военачальника или губернатора провинции, это была не более чем формальность, признание решенного дела постфактум.

Быстрое экономическое развитие Ближнего и Среднего Востока в Средние века подвергло общественную структуру империи ряду опасных деформаций, чем создало многочисленные всплески недовольства и открытого мятежа против установленного порядка. Разнообразные по причинам и обстоятельствам, как и по составу своих приверженцев, они тем не менее имеют то сходство, что почти все нашли религиозное выражение. Всякий раз, когда неудовлетворенность или конфликт интересов создавали отдельную фракцию в исламе, ее учением была богословская доктрина, инструментом – секта, агентом – проповедник, а вождем, как правило, претендент на роль мессии или его представителя. Однако описывать эти социально мотивированные религиозные ереси как маскировку или прикрытие, за которыми интриганы скрывали свои реальные и материальные цели, чтобы ввести в заблуждение правоверных, – значит искажать историю. Исламское государство, возникшее из общины Мухаммада в Медине и развитое старинными монархиями Востока, поддержанными божественным авторитетом, было и в теории, и в представлениях народа теократией, в которой Бог был единственным источником власти и закона, а государь – Его наместником на земле. Вера была официальным кредо государства, культ – внешним и видимым символом его идентичности и единства, а принятие его, даже поверхностное, – свидетельством и залогом верности. Правоверность означала принятие установленного порядка, а ересь или вероотступничество – его критику или неприятие.

В устроенном таким образом обществе, где и в структуре управления, и в народном сознании и чувствах вера и государство были неразделимо сплетены, религии и религиозные споры играли ту же роль, которую политика играет в современном мире. Почти каждое движение, независимо от его мотивов, искало в религии не прикрытие, а необходимое и органическое выражение в общественном и социальном смысле стремлений и недовольств, которые им двигали. Были, конечно, исключения – дворцовые и военные перевороты во времена политической слабости, крестьянские восстания и городские бунты в периоды экономических трудностей. Но эти движения были спорадическими и по большей части неорганизованными, ограниченными временем, местом и обстоятельствами, в которых они непосредственно возникли, а зачастую представляли сугубо личную важность. Всякий раз, когда группа людей бросала организованный и уверенный вызов существующему порядку, он находил выражение в рамках религиозной секты так же естественно и неизбежно, как его современные аналоги – в рамках политической партии.

Сам Аббасидский халифат пришел к власти на волне такого движения, и почти с самого начала ему приходилось сталкиваться с угрозами подобного рода. В 752 году восстание в Сирии поддержало претензии свергнутой династии Омейядов, которой эта область надолго сохранила верность. Вскоре даже и это движение последовало общей тенденции развития, и проомейядская партия заговорила о мессианской фигуре из рода Омейядов, которая в должное время вернется в мир и установит царство справедливости. Шииты тоже вскоре выразили разочарование новым режимом, который сами помогли установить. Самозванец из потомков Али, прозванный Мухаммад Чистая Душа, организовал заговор и пытался провозгласить себя Махди в Иерусалиме. Потерпев неудачу в Палестине, он повторил попытку в Медине, но был разгромлен и убит в 762 году.

Куда более важным оказался ряд движений в Иране, связанных в происхождении с сектой, из которой вышли сами Аббасиды. Аббасидская революция произошла благодаря союзу элементов, выступивших против Омейядов, в том числе мусульманских диссидентов, как иранских, так и арабских, а также иранцев, как аристократов, так и простых людей. После успеха революции союз распался, и его составные элементы вернулись в прежнее состояние конфликта, усугубленное обидами и разочарованием. Абу Муслим, народный вождь, который в большей степени, нежели любой другой человек, обеспечил победу Аббасидов, был предан смерти вторым аббасидским халифом Аль-Мансуром. К другим вождям секты отнеслись подобным же образом. Халифы и дальше полагались на иранцев и особенно хорасанцев, то есть на смешанных арабо-иранских сторонников, но вместо Абу Муслима и ему подобных пришел аристократический род Бармакидов, который в правление нескольких халифов играл значительную роль в жизни столицы и обеспечивал правительству поддержку старых персидских правящих элит.

Негодование подвластного населения выразилось в ряде религиозных движений, возникших в разных частях Ирана и в основном пользовавшихся поддержкой крестьян. Эти движения в каком-то смысле были национальными: режим, которому они сопротивлялись, по имени и по форме был еще арабским, а их идеология имела иранские религиозные истоки. Однако их учение было зороастрийским. Ортодоксальные последователи прежней государственной религии Ирана, члены прежнего истеблишмента – помещики, чиновники и даже духовенство, видимо, не играли какой-либо особой роли в этих оппозиционных движениях, и лишь в правление Аль-Мамуна иранская знать начала свое собственное движение к независимости путем создания автономных княжеств в восточных провинциях. В религиозном смысле эти мятежники вдохновлялись скорее старыми иранскими ересями, которые в доисламский период были связаны с восстанием угнетенных классов против монархии Сасанидов. Самой крупной из них был маздакизм, названный по имени Маздака, революционера-общинника, который в VI веке едва не сверг империю Сасанидов. Хотя Сасанид Хосров Ануширван утопил в крови движение Маздака, крестьяне сохранили память о нем, и его учение сыграло свою роль в формировании религиозных движений, зародившихся в конце эпохи Омейядов и сохранявшихся при первых Аббасидах. Иранские мятежники также часто опирались на память об Абу Муслиме, утверждая, что они являются его наследниками и мстителями предавшим его халифам. Сначала эти движения были иранскими по убеждениям; позже они стали синкретическими, проповедуя смешанные маздакитские и радикальные шиитские идеи. Ортодоксальные зороастрийцы, по всей видимости, бездействовали.