Сам лорд Гатри, убежденный сторонник умеренности, в 1909 году стал президентом «Бригады мальчиков» — военизированной организации религиозного характера, основанной в Глазго с целью удержать уличных детей от преступной жизни. Вполне возможно, что он считал Слейтера воплощением тех самых пороков, от которых оба Гатри жаждали избавить Шотландию. Обращаясь к присяжным в конце судебного процесса, он сказал[40]:

Присяжные удалились на совещание в 16:55. В Шотландии уголовные дела решаются большинством голосов, присяжные могут выбирать из трех вердиктов: «виновен», «невиновен» и «вина не доказана» — последний в обиходе шотландских юристов сардонически называется «невиновен, и никогда больше так не делай». Система трех вердиктов, допустимость решения большинством голосов (а не единогласием) среди присяжных, нечетное их количество (15) — все эти механизмы веками служили тому, чтобы избегать ситуаций, когда коллегия присяжных не смогла бы прийти к единому мнению.

В 18:05 присяжные вернулись в зал суда. В итоге было вынесено девять вердиктов «виновен», один «невиновен» и пять «вина не доказана» — этого было достаточно для обвинительного приговора Слейтеру[42].

После зачитывания вердикта прозвучала эмоциональная реплика, которую Уильям Рафхед, присутствовавший на суде, назвал самым горестным восклицанием, какое слышал за всю жизнь:

— Милорд, — воскликнул Слейтер, — можно мне сказать одно слово? Вы позволите мне говорить?

— Сядьте сейчас же, — указал ему лорд Гатри.

— Милорд, — настаивал Слейтер, — мои отец и мать старые бедняки. Я приехал в эту страну по собственной воле. Я вернулся защитить свои права. Я ничего не знаю об этом преступлении. Вы приговариваете невиновного.

Обращаясь к Макклюру, судья сказал:

— Полагаю, вам следует посоветовать подсудимому оставить все, что он имеет сказать, для представителей обвинения. Если он настаивает, я не буду сейчас препятствовать. Желаете ли вы проследить за тем, что он говорит?

— Милорд, — продолжал Слейтер, — что я могу сказать? Я приехал из Америки в Шотландию, ничего не зная об этом преступлении… Я никогда не слышал это имя. Я ничего не знаю об этом преступлении. Я не знаю, как я могу быть связан с этим преступлением. Я ничего о нем не знаю. Я приехал из Америки по собственной воле. Мне больше нечего сказать.

Слейтер замолк, и лорд Гатри, надев традиционную черную судейскую шапочку, огласил приговор: «Упомянутого Оскара Слейтера надлежит препроводить прочь из тюрьмы Эдинбурга и тотчас переместить в тюрьму Глазго, где держать до 27 дня мая 1909 года, и в названный день между восемью и десятью часами утра, в ограде указанной тюрьмы в Глазго, руками обычного палача повесить за шею на виселице, пока не наступит смерть, тело же его впоследствии похоронить в ограде указанной тюрьмы в Глазго».

Люк в полу открылся, Слейтера увели. Его эмоциональный всплеск не прошел незамеченным: вскоре после этого, по свидетельству Уильяма Парка, был принят закон, «по которому подсудимого после оглашения вердикта можно препроводить вниз, в камеру, не дожидаясь, пока вердикт будет занесен в книгу и подписан».

Слейтера поместили в тюрьму на Герцогской улице, где ему предстояло ждать 21 день — весь срок, отпущенный ему до казни. Апелляционного суда по уголовным делами в Шотландии не было, приговор казался окончательным. Однако по мере приближения казни общая враждебность к Слейтеру сменялась все более растущим смятением. «Во время суда Глазго жил в атмосфере, напоминающей Салем, — писал биограф Конан Дойля Пьер Нордон. — С вынесением приговора лихорадка утихла; смутный стыд у одних и убежденность в невиновности Слейтера у других, еще более редких, вместе породили волну если не сочувствия, то терпимости по отношению к узнику».

17 мая адвокат Слейтера Юинг Спирс отправил Джону Синклеру, министру по делам Шотландии, официальное письмо с просьбой о смягчении приговора для Слейтера[43]. Этот документ, в шотландской законодательной практике называемый меморандумом, был эталоном юридической аргументации, который последовательно воспроизводил процесс над Слейтером со всеми его изъянами. Помимо прочего документ содержал убедительное объяснение того, почему сам Слейтер не давал показаний: