– Ты необычная, – ответил ей Спиридонов. – Не такая, как другие.

– Я буду помнить нашу встречу, – сказала она. – Я буду видеть ее во снах, я сложу про нее стихи. Ваш вкус останется у меня на губах, и ваш запах я буду чувствовать на своем ложе.

Спиридонов вновь почувствовал себя не в своей тарелке. Он не знал, что ему отвечать. Тем более что она просила его ничего ей не обещать.

– Я не умею писать стихи, – ответил он наконец, – и красиво изъясняться тоже не научен. Я лучше докажу свои чувства на деле.

Акэбоно опустила глаза:

– Если мой господин вспомнит о своей Акэбоно, если хотя бы иногда будет вспоминать сегодняшний день – это уже будет для меня достойной наградой.

– А если я вновь приду… – Спиридонов хотел сказать «за тобой», но сдержался.

Акэбоно схватила его руку и положила себе на живот:

– Я буду ждать вас и стану вновь счастливой, если опять вас увижу, – сказала она. – Но ветер, несущийся с запада на восток, лишь срывает лепестки с цветов и приносит с собой горечь разлуки.

– N’aie pas de promets, – с улыбкой отвечал Спиридонов. – Ты не можешь знать, что принесет тебе ветер. N’aie pas de promets…

И, поцеловав ее в прохладный лоб, поспешил уйти. Незадолго до того, когда они лежали рядом, нагие и полные сладкой усталости, в их комнату осторожно заглянула одна из юдзё и сообщила:

– Викторо-сан, Фудзиюки-сама велел передать, что закончил все свои дела и ждет вас внизу.

* * *

продекламировал Спиридонов.

Они с Фудзиюки шли мимо последней фанзы Талиенваня.

– Что это было? – спросил Фудзиюки. Сейчас учитель и ученик были, несмотря на разницу в возрасте, удивительно похожи.

– Стихи. – Спиридонов наморщил лоб и перевел для Фудзиюки Лермонтова.

– Во-первых, вы не один на дорогу вышли, – пожал плечами Фудзиюки. – Во-вторых, где вы видите туман?

Спиридонов с удивлением посмотрел на учителя, а тот, сохранив какое-то время нейтральное выражение лица, не выдержал и деликатно рассмеялся.

– Звезда со звездою говорит… – повторил он. – Трогательный образ.

Фудзиюки вздохнул.

– Викторо-сан, я хочу рассказать вам сказку. Послушаете?

– Отчего нет? – согласился Спиридонов. – Дорога дальняя. У нас в России в дальней дороге все травят байки.

– Тогда слушайте…

Фудзиюки отвел взгляд и приступил к рассказу:

– Во времена, когда провинцией Овари правил род Тюдзё, у реки Кисо жил юный самурай. Однажды он гулял по своим владениям и зашел в долину у ручья. Было время поздней весны, когда река едва успела вернуться в свои берега, и в овраге еще не совсем сошла вода, оставив много мелких и грязных луж.

У одной такой лужи в грязи сидела лягушка. Эта одинокая лягушка показалась юному самураю очень несчастной: маленький клочочек зелени среди унылой серости весенней распутицы. Самурай взял лягушку и отнес к себе домой. Он сделал ей домик из коробочки для бенто; устелил его внутри мягкой шелковой тканью своего пояса и посадил лягушку в эту достойную даймё обитель. Лягушка пыталась выбраться из коробочки, но самурай ласково заговорил с ней, рассказывая, что ей незачем стыдиться и этот маленький дворец он построил для нее. Лягушка смирилась и села в коробочке, не пытаясь больше выбраться из нее.

Самурай старался осчастливить лягушку, как мог, он кормил ее яствами со своего стола, поил лучшим саке и на ночь играл ей на сямисэне. Но вскоре он заметил, что лягушка с каждым днем становится все грустнее и все слабее.

Тогда самурай отправился к отшельнику-бодхисатве, жившему в роще недалеко от его замка. Он рассказал мудрому старцу все, что сделал для лягушки, и спросил совета, что же еще ему сделать, чтобы лягушка стала счастливой.

– Ты правда хочешь сделать счастливой эту лягушку? – спросил тот, кто подобен просветленному Будде. – Тогда отнеси ее на берег той лужи, где взял ее, посади посреди грязи и уходи.

– Но, просветленный! – воскликнул самурай. – Видел бы ты это жуткое место! Оно полно грязи, сырости и нездоровых миазмов. Разве может там хоть кто-нибудь быть счастливым?

И мудрый бодхисатва ответил:

– Счастье у каждого разное. Кто-то счастлив во дворце, в шелках, а кто-то – на берегу грязной лужи. Ведь ты, живущий в замке на берегу Кисо, носящий два меча, сильный, как тигр, и молодой, как заря, пришел за советом ко мне, живущему в хижине посреди бамбуковой рощи, одетому в рубище хилому старику, разве нет?

Устыдился тогда юный самурай и, закрыв лицо руками, ушел в свой замок. Там он взял свою коробочку для бенто, в которой, почти без сил, лежала его лягушка, и поспешил к берегу Кисо.

В долине еще стояла грязная, затхлая вода. Самурай опустил коробочку на влажную землю у лужи и стал смотреть. Едва лягушка почуяла запах гнилой воды и тины, она выбралась из уютного плена, заквакала и, с каждым мгновением оживая, поскакала к луже. Она нырнула в неглубокую грязную воду и скрылась из вида самурая навсегда.

Спиридонов похлопал себя по бокам, затем, сплюнув, запустил руку в рукав и достал пачку папирос, которую, кстати, с утра не извлекал оттуда.

– Фудзиюки-сама, – сказал он, заламывая козью ногу, – я не юный самурай и понимаю, что вы хотели сказать своей притчей. Не понимаю только зачем. Может быть, вы объясните бака-гайцзыну, к чему этот пример устного народного творчества вашего народа?

– Просто хочу вас предупредить, – спокойно отвечал ему Фудзиюки, – что, если вам захочется заняться спасением лягушек из болота, не стоит этого делать: вы погубите лягушку и сами станете несчастным.

Спиридонов остановился. Фудзиюки остановился тоже, словно они заранее договорились о таком привале.

– Вот что, Фудзиюки-сама, – проговорил Спиридонов. – Вы можете указывать мне, когда есть, спать, тренироваться, даже трахаться, но не думайте, что можете распоряжаться моим сердцем!

– Разве я похож на Акэбоно-сан, чтобы надеяться на власть над сердцем достойного Викторо-сан? – лукаво прищурившись, улыбнулся учитель. – Нет-нет, я и не думал на это претендовать. Я лишь, как и все добрые советчики, пытаюсь удержать вас от тех ошибок, которые делал сам. Поверьте мне, Викторо-сан, в деле спасения лягушек из их естественной среды обитания я могу дать вам фору, как говорили в Сорбонне.

Спиридонов набычился:

– Уж не меня ли вы имеете в виду?

– Разве вы похожи на лягушку? – улыбался Фудзиюки. – Скорее уж на тигра.

– Почему на тигра? – Спиридонов в удивлении приподнял брови.

– Отчасти потому, что один из двух иероглифов, которыми записывается ваше имя на японском, – это тора, тигр то есть. А отчасти потому, что у вас это на лбу написано…