Если у кого-нибудь появлялось желание устроить пир или послушать и посмотреть зрелище, то он должен был вертеться вокруг этого [высокого] порога, чтобы ими насладиться.

Эмир всюду назначал мужчин и женщин разузнавать, где имеются юные девушки, и доставлять их к себе во дворец. А если кто-нибудь хотел жениться, то он должен был об этом заявить во дворце, чтобы ему была назначена жена из дворцовых женщин, и он обзавелся бы семьей.

Удивительно положение некоторых неразборчивых людей, которые в надежде получить динары и дирхемы, изъявляли желание служить. Они выполняли поручения вроде посольских и подобных им один-два года и до десяти лет, поднимаясь по служебным ступеням, и наживались любыми путями. Падишах все это, приблизительно подсчитав, хранил в памяти. В удобный момент, воспользовавшись подходящим случаем, он их хватал, конфиксовывал имущество и подвергал истязаниям. Так что движимое и недвижимое наследственное свое имущество отдавали даром, лишь бы найти спасение. Но и это не удавалось. Если для получения милостей добивался близости [к эмиру], то за один кусок огурца он расплачивался сотней подзатыльников. А если кто-нибудь шел во дворец, чтобы посмотреть и послушать, то видел, что рассказчики, танцоры и певцы от голода и слабости трясут головой и задом и в бессилии издают какие-то звуки. И так сидел там до тех пор, пока не ощущал голод, а потом убегал. И если кто-нибудь объявлял во дворце о своем желании завести семью и взять себе жену, то он обязан был каждые два-три дня посылать ее во дворец, так как таков там обычай: совместное сожительство. Поэтому дворец эмира никто, кроме глупцов и подонков, не осаждает.

По своей великой премудрости творец мира, Всевышний и Всесвятой, вложил в человеческую природу неустойчивость, сомнение, соблазны, которые проявляются на всех ступенях [его бытия] — как общественного, так и семейного. Если одни люди не берутся за какое-нибудь важное дело из-за отвращения, то тут же найдутся другие, которые за него возьмутся с большой охотой. И процветание мира на этом порядке держится!

Что за время, когда судьба и предопределение признают необходимым, чтобы Захак при всей кровожадности и наглости правил тысячу лет, а справедливые и умные люди от службы и от общения с ним испытывали отвращение?

По этой причине государство оказывается в руках глупцов и людей презренных. Своей службой этому нечестивому [Захаку] они доводят весь мир до полной разрухи. Что ж! Всякий из этого сброда, обладающий хоть немного умом, знает, что беседа с эмиром благороднее, чем разговор с истопником бань. А пища на его приемах приятнее базарной еды, которую едят нищие. Пусть за один день получат сто палочных ударов, но зато им разрешат присутствовать при, этих разговорах, на этих собраниях и за этой едой. [Несмотря ни на что], они готовы нести эту службу у этого порога. Ведь этот сброд знает о мире и о том, что в нем заключено: лишь [то, что необходимо]: есть, отправлять естественные нужды, совокупляться, а дальше этого в целом свете и шагу не сделали.

Поскольку мир — это [постоянное] возникновение и распад, то [когда] в одном из климатов разруха доходит до предела, [аллах] выдвигает людей, которые справедливостью и правосудием снова возвращают ему процветание. Причина этого в предисловии разъяснена.

Еще эмир ради удовлетворения своих желаний при назначении на должность и пенсии придумал весы, [по которым] единственное, что принималось в расчет, — это имеет или нет данное лицо юную девушку. Если не имеет, то будь он даже Абу Али, все равно его объявят невеждой и не допустят ни к какой должности ни в качестве сипая, ни улема. Если же имеет дочь, то поднимется на все ступени, которых добивался. Удивительно, что через небольшой промежуток времени его все же-прогоняли с глаз эмира, смешивая с грязью. И это заслуженно по той причине, что они совершили проступок противный мирским делам, вере и законам благородства, дав согласие на разврат и проституцию своей дочери, поскольку во дворце султана она стала пленницей разврата, а защиты и безопасности не было.

В первые годы своего правления султан из чувства стыда или скромности в течение суток вступил в брак с двумя или тремя девушками, вполне соблюдая обряд бракосочетания по шариату в присутствии вакиля или опекуна; заключался брачный договор, читалась молитва в присутствии жениха, а затем их отсылали во дворец к эмиру. Но так как это требовало много расходов и стало государственным делом, то чтение хутбы в присутствии жениха стали считать не нужным, ограничивались только произнесением слов: «Я тебя взял в жены и ты стала моей женой». Этого считали достаточным. Через некоторое время это все показалось скучным и ненужным. Все приостановили. И только одно условие соблюдали, а именно: если какая-нибудь [девушка] после смотрин понравится, то он удовлетворял с нею свою похоть. Ничего другого не требовалось. И когда лишенных девственности и целомудренности девушек собиралось по пятьдесят или сто, та их одновременно, как стадо, выводили и, кто бы ни спросил, отдавали бесплатно. И снова начинались поиски новых. Горожане настолько привыкли к таким делам, что многие, у которых имелись еще несовершеннолетние дочери, приходили к эмиру и ставили его в известность, что, мол, у нас дома имеется такой-то товар, который подходит для дворца. Все: от людей низких и до благородных — покорились этому делу. Всюду на собраниях и меджлисах при большом количестве народа об этом говорилось открыто: рассказывали, вспоминали, описывали. Это нравилось. Этим занятием гордились и считали его почтенным. Все родившиеся и увидевшие свет около начала этого благословенного века были убеждены и считали, что с сотворения мира существует этот порядок, что такова религия и законы. Дряхлые, старцы, наблюдая эти недостойные действия молодых, отрекались от старых убеждений и следовали за ними. Наша жизнь прошла, мол, в печали, горестях и страхе, а при этом новом образе жизни ничего особенного не произошло, земля не разверзлась и небо не опустилось. В общем, нить веры и убеждения была выпущена из рук старцев и юношей и затерялась. Во всех религиозных делах и гражданских взаимоотношениях придерживались (изречения): «Кто страстно пожелал, тот и делал что хотел!» Каждый действовал по-своему усмотрению, не считаясь с религией и законом. Например, если шейх из кельи направлялся в трактир или если завсегдатай того трактира выдавал себя за Баязида, никто не был в состоянии спросить: как, что, когда? Или если на базарах хлеб из пшеницы стоимостью в двадцать танга за ман продавали из