Оруженосец замолчал.

— Ты выполнил свой долг с честью, сын мой, — осенил павшего воина крестом дерптский епископ. — Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого. Господи, прими душу грешного раба твоего…

— Вы… вы меня отпеваете?.. — не поверил своим ушам паж, и опять слепо зашарил в воздухе руками. Он сделал шаг вперед, прикоснулся к кружащейся вокруг снежной стене и внезапно вместе с ней обрушился вниз. Сверху, переливаясь в лунном свете мелкими искорками, осели мелкие ледяные крошки.

— Ты хотел этого, смертный? — тихонько подул в ухо дух Тьмы.

Епископ не ответил, бродя из стороны в сторону, перешагивая тела и иногда пытаясь вглядываться в лица. Он еще пытался придумать другую возможность добраться до Новгорода: нагнать уходящий вниз по Луге отряд Тапской комтурии, или забрать от Гдова две сотни наемников вместе с таким же числом кнехтов. Но, продолжая питать надежды на успешное окончание своего дела, каким-то краешком сознания он начинал понимать, что в русскую северную столицу ему уже не попасть.

— Нет, — вслух произнес священник, — фон Гольц и Регенбох просто не поверят, что их маленькому отрядику кто-то откроет ворота Новгорода. Нужно забирать наемников от Гдова.

— Не нужно… — по-змеиному зашипел демон.

— Почему?

— В ближнем поселке твои воины уже рассказали, куда и когда разошлись остальные отряды твоего воинства… Завтра утром по вашим следам на запад пойдет много конницы…

— Вот как, демон?! — закрутил головой, выискивая невидимого собеседника, священник. — Теперь ты узнаешь все сам, без моих приказов?

— Твое тело должно жить, смертный, — с предельной откровенностью ответил дух. — Через три месяца оно будет принадлежать мне. Ты не должен умирать…

— Ты обманщик! — выкрикнул дерптский епископ. — Ты плохо мне служишь!

— А я и не должен тебе служить, смертный, — прошелестел в самое ухо демон. — Я обещал лишь выполнять твои приказы.

— Ты обманщик! — епископ в сердцах поддал попавшийся под ногу обломок меча. — Обманщик!

Однако то, что демон Тьмы не стремился служить ему со всей преданностью, а лишь исполнял прямые приказы, вовсе не означало, что дерптскому епископу стоило умирать. В конце концов, пока он жив, еще оставался шанс добыть реликвию.

Хотя такой возможности, как сейчас: одновременный мор в обоих важных для миссии русских городах, болезнь царя, предательство новгородских бояр, само пришедшее в его руки мощное войско — такого сочетания благоприятных условий больше не случиться никогда.

Но почему? Почему? Почему пошли насмарку десятилетия, если не столетия кропотливой подготовки, целенаправленных стараний многих очень толковых и хитрых людей, воинов, правителей? Хотя, чего теперь гадать? Поздно…

— Стало быть, возвращаться ко Гдову мне нельзя, — вслух произнес он. — Бродить по реке, рискуя на рваться на погнавшийся за отрядом фон Регенбоха разъезд, тоже опасно. Так как ты собираешься спасать мое драгоценное тело, демон?

* * *

С первыми лучами солнца Западные ворота Бора отворились, и из них по свежему снегу, покрывающему ведущую к озерам накатанную дорогу, широким мегом вылетела кованая конница. Сверкающие латы, поднятые к небу рогатины, расстегнутые на груди налатники, суровые лица, отдохнувшие заводные кони. Единственное, что отличало эту рать от той, каковая неделю назад пересекала малоизвестную лесную речушку Замежье, так это мчащаяся позади колонны четверка лошадей, впряженная в сани: положенную поперек оглоблю крепила к передку единственной повозки обоза короткая цепь. Только благодаря такой хитрой упряжи везущим две крупнокалиберные пищали лошадям удавалось выдерживать стремительный темп движения идущей в помощь Гдовскому гарнизону рати.

За ночь, по просьбе боярина Росина, местные плотники уложили поперек санного задка бревно с двумя пазами под пищали, и теперь артиллерийские стволы смотрели назад и чуть вверх, параллельно земле. Разумеется, при таком креплении невозможно наводить орудия по вертикали, но Костя и Игорь Картышев и не собирались этого делать. Тем паче, что на санях нашлось место только для шести зарядов — и все они были картечные.

Примерно через час распахнулись и ворота, смотрящие на восток. Из них потянулись одни за другими сани: на Лугу, собирать разбросанные тела, оружие, доспехи, припасы разгромленного войска и накопленную им добычу. Искали, отойдя за ночь от жестокосердия, и раненых. Но если ввечеру их оставалось, видимо, никак не меньше, нежели у русской рати, то за ночь мороз казнил всех до единого.

Только спустя два дня выяснилось, что привезенный вместе с прочими ранеными в деревню бездоспешный, укрытый простым мужицким тулупом, мечущийся в беспамятстве мужчина плохо разумеет русский язык, более охотно изъясняясь на немецком и французском. Он и стал тем единственным ливонцем, что вернулся спустя три года из злосчастного похода домой.

* * *

Первую пашню в этом тихом глухом уголке выжег прапрадед Касьяна Тронникова, да упокоит Господь его грешную душу. Место под хутор он выбрал на удивление удачное, одновременно и близкое к торным рекам — Луге и Оредежу, с хорошим подъездом при знании пути — и тайное, недоступное злому человеку. Сама рубленая из толстых сосновых бревен изба возвышалась над довольно широкой рекой Черной, вытекающей из огромного и широкого озера Стреч-на-Вялье. Однако богатое и рыбное это место окружали такие глухие и непролазные топи, что испокон веков не селились на его берегах ни рыбаки, ни охотники, ни бортники. Даже зимой, когда все вокруг сковывала прочная корка льда, добытчики драгоценной пушнины предпочитали обходить эти вязи стороной, ставя свои лабазы в более спокойных чащах. Потому и не плавал никто по этой реке, не видел стоящего над излучиной одинокого дома.

Зато сами обитатели хутора что летом на лодке за пару часов скатывались вниз по течению на шесть верст до Оредежа, а то и прямо до Луги, что зимой приезжали по льду на санях, привозя на продажу большей частью моченую клюкву, бруснику, иногда рыбу али несколько пышных шкурок непуганого лесного зверя. Еще хуторяне запасали мох для конопаченья срубов, благо жили на небольшом сухом островке среди нескончаемых топей. За то и прозвали их соседи замошниками, а деревеньку — Замошье.

Вообще-то, на острове хватало места, чтобы расчистить пашню на три, а то и на четыре семьи — но как-то складывалось, что каждый раз в роду Хренниковых в семье вырастало по одному сыну, да двум-трем дочерям. Молодухи, подрастая, уходили в чужие деревни, мужчина приводил себе жену, и все возвращалось на круги своя, бесконечным неизменным циклом.

Вот и сейчас у Касьяна, схоронившего в прошлом году отца, подрастала пятилетняя дочь, да раскачивался в колыбельке четырехмесячный, еще не крещеный мальчонка. Другой сын, народившийся три года назад, первого года не пережил — старуха Лихоманка извела.

Утро начиналось как всегда. Поднявшаяся спозаранку Лада затопила печь и, пока прогревалась массивная духовка, взялась за дежу, в которой квасилось оставленное с вечера тесто. Это означало, что сегодня к середине дня в доме будет свежий хлеб, взамен доеденного накануне позавчерашнего. Касьян, поднявшись и опоясавшись, перекрестился на темнеющий в углу образок, потом подался во двор, относя нетерпеливо хрюкающим свиньям настоявшуюся баланду с распаренным с вечера овсом. Задал сена трем своим лошадям, отдельно дал жеребчику немного утаенного от хрюшек овса. Сеном же подкормил трех овец и одну козу — на севере большей отары и не заведешь. В крытом дворе было прохладно, но заметаемый из-под воротины снег потихоньку таял.