Вроде все — курями в подполе занималась жена. Тронников налил скотине по корытам воды, прихватил немного сена и отправился в нужник. Облегчился, присыпал за собой пряной травой от неприятного запаха, еще охапку оставил у стенки для бабы и малой. Выглянул в узкое окошко наружу. По эту сторону от избы, чуть в сторонке, стояли два овина и, на берегу реки, еще не законченная банька: руки все не доходили пару чурбаков на дранку распустить и крышу покрыть. Пожалуй, сегодня этим и стоит заняться.

Он пошел в избу, зачерпнул плавающим в бадье корцом чистой колодезной воды — в реке вода текла бурая, торфяная, потому дед колодец и отрыл. А он два овина поставил. Семь лет назад по осени их овин сгорел, и они всю зиму сидели без хлеба — на одной репе, грибах, моркови, мясе и яйцах. Тот год надолго запал ему в душу, и овинов он поставил два, и регулярно оставлял в подношение овиннику немножко молока, когда коза доилась, и краюшку хлеба.

И баню решил поставить тоже он сам. Точнее — Лада уговорила. Они в семье обычно мылись и парились в печи, благо в топке вдвоем поместиться можно, а вот сосватанная ему деваха привыкла к более просторному помещению. Ему лишний сруб ставить и печь класть лениво все было — ну да «ночная кукушка» коли захочет, своего всегда добьется.

Касьян почувствовал, что нужно открыть входную дверь. Без какой-то особой цели, а просто — нужно. Некоторое время смерд непонимающе смотрел на сколоченную из толстых досок створку, а потом ему стало любопытно. Мужик прошел по сеням и отодвинул затвор.

На крыльце стоял высокий худощавый человек с узким, вытянутым книзу скуластым лицом, впавшими щеками и холодным, как осенняя сосулька, взглядом. На голове его свисал большими бархатными краями присыпанный снегом берет, натянутый ниже ушей, на груди, под распахнутым плащом, тонул в черном песцовом мехе большой золотой крест. Ноги были упрятаны в коричневые сапоги из толстой кожи.

Касьян попятился. Гость вошел в дом, а следом за ним внутрь побежали одетые в богатые, но однообразные синие кафтаны воины. Почуяв неладное, мужик потянулся к стоящим в углу вилам, но рука внезапно онемела, и по ней пополз неестественный холодок. Все, что теперь мог сделать Касьян — это шагнуть в жилые помещения следом за незваными гостями.

Худощавый человек, не торопясь, ходил из комнаты в комнату, хозяйственно оглядываясь. Один из воинов его свиты присел на корточки перед маленькой девчушкой и, тихонько цыкая, тыкал ей в живот пальцем. Двое других, не стесняясь хозяина, подступили к его жене. Один тискал обеими руками груди, другой вовсю лез под юбки.

— Касьян! — испуганно закричала Лада, но рука мужа, метнувшаяся к топору, снова онемела до полной недвижимости.

— Для серва ты слишком богато живешь, — гость говорил с сильным акцентом, а не ливонским говорком, на котором перекидывалась между собой фразами его свита. — Ступай к скотине.

— А ты погоди, — перехватил молодую женщину третий воин, присоединившийся к двум другим. Ладе задрали нижнюю юбку чуть не на голову и поволокли к скамье.

— Касьян!

Рука мужика задрожала, он едва не зарычал от бессилия, но непослушные ноги развернули горящее от ненависти тело, вывели его во двор и прошли еще несколько шагов до сеновала. Громко хлопнула дверь, отрезая женские крики, и он упал на доски пола, в бессильной ярости колотя по ним кулаками.

Перестав баловаться с неожиданно расплакавшейся девчушкой, воин выпрямился, несколько минут созерцал, как его товарищи развлекаются с распятой у скамьи сервкой, потом повернул голову к господину:

— Я заведу коней во двор, господин епископ?

— Да, ступай, — кивнул священник. — И распорядись насчет завтрака. Я не спал больше суток. Хочу поесть и лечь в постель.

У воина чуть дернулись уголки губ — можно подумать, охрана спала! Но он лишь подобострастно поклонился.

— С вашего позволения, господин епископ, я заведу коней во двор. А на стол пусть баба накроет, после того, как брюхатить перестанут. У нее в печи наверняка что-то есть.

Священник вышел в соседнюю комнату и громко хлопнул в ладоши:

— Прекратить! А ты, — тощий палец указал на женщину, — приготовь еды. И быстро!

Сервка, всхлипывая, встала, оправила юбки, полезла на печь и сняла сверху узкую длинную доску с расстегаями, потом, отодвинув заслонку, ухватом извлекла из горнила очага низкий горшок, узкий снизу и широкий в верхней части. Тоже выставила на стол. Из угла кухни принесла большой кувшин с кисловатой брусничной ухой.

Первым в гордом одиночестве поел священник. Истребив больше половины пирога и не притронувшись к горшку, он ушел в спальню, скинул плащ, сапоги, забрался под шерстяное одеяло и мгновенно провалился в сон. Потом к столу присели его телохранители, доев пирог и вычистив горшок с кашей. Пятеро тут же разошлись по углам, а двое оставшихся на страже подождали, пока баба уберет со стола, а потом опять позвали ее в горницу.

— Смотри, чтобы ни звука, — предупредил один, втыкая в сосновую столешницу нож. — Спят все.

Второй подпихнул к столу. Ее ткнули лицом в пахнущие смолой доски, снова задрали юбки. Женщина тихонько постанывала, скребла ногтями дерево, но издать хоть один громкий звук так и не решилась. Заскучавши по женскому телу, ливонцы сменились по три раза, прежде чем насытились и отпустили бабу.

— Давай, обед готовь, — напомнил один. — Чем кормить-то станешь?

— Кашей, — подавилась слезами сервка.

— Не, так не пойдет, — закрутил головой другой. — А мясо?

— Нету…

— Как нет? А хрюкает кто? — хмыкнул второй. — Сейчас, будет…

Он подтянул штаны и направился к дверям.

Свинью разделали быстро и умело, основную тушу велев закинуть на ледник, а окорок запечь на ужин.

Женщина пару часов провозилась у печи, выполняя приказ захватчиков, но вскоре ее опять вызвали в горницу и поставили к столу.

Удовлетворив похоть, один воин пошел будить смену, а второй предупредил:

— Ты баланду для скотины запарить не забудь, орет уже бедная.

Но залить кипятком крупу она толком не успела: первое, что сделали проснувшиеся ливонцы — так это полезли под юбки.

Сготовить к полудню обед она толком не успела, но никто все равно не проснулся, так что ничего страшного не произошло. Правда, вскоре расплакался ребенок. Лада, повернувшись спиной к скучающим ливонцам, достала мальчонку из колыбели, поднесла к груди. Тот сперва почавкал, потом снова начал орать. Мамка попыталась дать другую грудь, но ор не прекращался. От постоянного крика начали ворочаться воины.

— Уберите этот вой! — сквозь сон выкрикнул священник.

Женщина, всхлипнув, прижала к себе младенца покрепче и пошла к дверям в избу. Дежурные воины переглянулись, и один тронулся следом.

Лада вышла на улицу и, нежно убаюкивая сыночка, покачивая и негромко ему напевая, открыла крышку колодца.