Цилиндр не успел ответить; из-под навеса, пятясь, вышли двое рабочих с носилками. На них лежала маленькая кучка, прикрытая одеялом. Когда один из носильщиков споткнулся на выбоине, носилки накренились, и одеяло сползло. Из-под него высунулась маленькая ручка. Отец снял шляпу, а Цилиндр только фыркнул и даже не притронулся к своему нелепому головному убору.

К двери подкатила повозка, и носильщики начали перекладывать на нее то, что лежало на носилках.

Вдруг послышался ужасный крик. Я никогда не слышала ничего подобного и вздрогнула от ужаса. Наша кобылка тоже встревожилась и, поскольку никто не держал ей голову и не шептал ласковые слова, затрусила вперед.

Двуколка накренилась, и мне показалось, что я сейчас выпаду. Я ухватила поводья, что было сил потянула за них. К моему великому облегчению, лошадка скоро остановилась.

К моему отцу, Цилиндру и повозке с носилками бежала женщина, одетая в жалкие лохмотья. На бегу она размахивала руками и что-то неразборчиво кричала, как сумасшедшая. Рот ее уродливо искривился и стал похож на пасть горгульи. Платок, который она носила, по обычаю всех рабочих женщин, сполз с головы, развязался и упал в грязь, но она ничего не замечала. Лицо у нее было морщинистое, как у старухи, но, судя по тому, как быстро женщина бежала, она, видимо, была довольно молода. Добежав до повозки, она вскочила на нее и обняла маленькое тельце, лежащее на носилках. Громко рыдая, она попыталась откинуть одеяло с лица трупа. Я поняла, что это мать мальчика, и похолодела от ужаса.

— Дейви, Дейви! — рыдала женщина. — Это мама! Проснись, поговори со мной!

Цилиндр презрительно хмыкнул и отвернулся. Мужчины, которые вынесли тело мальчика из-под навеса, смущенно потупились. Отец подошел к повозке и попытался утешить несчастную, но та лишь громче зарыдала. Наконец появились еще три женщины в платках, похожие на мать погибшего мальчика. Им удалось стащить ее с повозки. Мужчины подняли оглобли повозки и потащили ее прочь. Следом побрели женщины, которые поддерживали убитую горем мать.

Когда они скрылись из вида, но не из пределов слышимости, отец повернулся к Цилиндру.

— Будет дознание, — сухо сообщил он. — Это я вам обещаю. Уж я позабочусь о том, чтобы дело не замяли!

Мне показалось, что слова и тон отца совершенно не испугали Цилиндра.

— Поступайте как знаете, — сказал он. — Родная мать мальчика, та самая, которая только что кричала и вопила, уверяла меня, что ее сыну уже десять лет. Я ей поверил. Пусть-ка коронер попробует доказать обратное!

С этими словами толстяк отвернулся и зашагал к двери шахтоуправления. Отец направился к двуколке. Влез на скамью, взял поводья и свистнул пони. Я понимала, что он еще злится, но знала, что его гнев направлен не на меня. Он больше не злился на меня за то, что я тайком пробралась в двуколку. Гнев отца был направлен на нечто куда более серьезное… Обо мне он, наверное, тогда вовсе забыл. Он забыл, что я сижу позади него на деревянном сиденье. Когда мы выезжали из поселка, мне показалось, что я мельком увидела мальчика, который подарил мне счастливый талисман, но я не была в этом уверена, хотя повернулась на сиденье и оглянулась. Если он и стоял в воротах, то быстро ушел.

Я отважилась заговорить лишь на полпути к дому.

— Там умер маленький мальчик, — сказала я. — Он был очень маленький, да, папа?

Отец покосился на меня; мне показалось, он лишь тогда вспомнил обо мне.

— Лиззи… — сказал он и задумчиво тряхнул головой. — Да, он в самом деле был очень маленький. Наверное, даже младше тебя.

— Что же он делал в шахте? — спросила я. — Неужели копал уголь?

Отец натянул поводья, и двуколка остановилась.

Солнце уже взошло и мягко согревало мне плечи. Шахтерский поселок остался позади, но до окраины городка мы еще не доехали. Вокруг раскинулись красивые зеленые холмы; пирамиды шлака казались крохотными точками на горизонте. Все выглядело таким чистым и мирным; грязь того места, которое мы только что покинули, и ужасная сцена, которой я стала свидетельницей, казались нереальными, как будто все приснилось мне в страшном сне.

— Он работал дверовым, — сказал отец. — Лиззи, ты знаешь, что такое дверовой?

Я покачала головой.

— Как же мне объяснить? Ну, слушай. Воздух под землей очень грязный. Для того чтобы в забой поступал свежий воздух, роют две большие вентиляционные шахты. — Отец руками изобразил две длинные узкие трубы. — Через одну вниз, в забой, поступает чистый воздух, а через другую наверх откачивается дурной воздух. Вентиляцией управляют с помощью деревянных дверей. Их открывают и закрывают дети, маленькие мальчики; они сидят под землей целый день.

— В темноте? — испуганно спросила я.

— Да, Лиззи, в темноте.

— И совсем одни?

— Да, одни.

Я подумала о маленьком мальчике, младше меня, которого заставляли много часов подряд сидеть одного в темноте под землей. Я пыталась представить, как ему, должно быть, было страшно и одиноко. Интересно, водятся ли там крысы?

— Отчего он умер? — шепотом спросила я.

Отец вздохнул.

— В свидетельстве о смерти я написал «изнеможение». Это не понравилось Харрисону.

— Харрисон — тот толстяк в цилиндре и с трубкой?

— Да. Он здешний управляющий. Харрисон очень старался убедить меня, что работа, которую выполнял мальчик, была совсем нетрудной и он никак не мог умереть от изнеможения. Я напомнил ему, что изнеможение наступает по многим причинам и среди них — голод и страх. Кроме того, хотя доказать это значительно труднее, изнеможение может наступить от потери всякой надежды. По-моему, тот мальчик умер, потому что больше не мог жить. Но это мое личное мнение, к тому же оно не имеет отношения к медицине. Коронеру я объясню, что мальчик умер от недоедания и общей слабости.

Неожиданно отец стукнул кулаком по коленям и воскликнул:

— А ведь такого не должно быть! Вот уже два года на подземные работы запрещено нанимать мальчиков моложе десяти лет… а также женщин и девочек! Харрисону об этом прекрасно известно.

— Значит, мистера Харрисона теперь накажут? — спросила я.

— Что? — Мне показалось, что отец улыбнулся, но как-то невесело. — Нет, моя милая, никого не накажут. Харрисон повторит: он не знал, что мальчик такой маленький. Родителей запугают или подкупят, и они подтвердят, что солгали насчет возраста своего сына. Сомневаюсь, что кого-то хотя бы оштрафуют. И если даже владельцев шахты оштрафуют, то на мизерную сумму. Но я позабочусь о том, чтобы такого больше не случилось. Я подниму такой шум, что Харрисон, несмотря на все свое упрямство и отсутствие совести, не посмеет нанимать на работу в забое таких маленьких детей!

Отец распутал поводья, тряхнул ими, и мы поехали дальше. Я сунула руку в карман и нащупала там кусочек сланца — мой талисман. Я решила, что покажу его отцу в подходящую минуту. Пока же доставать его не стоит. Наша кобылка, почуяв, что мы возвращаемся в теплое стойло, быстро трусила по дороге, прижав уши к голове. Вскоре мы вернулись домой.