— Корнелия, я только что узнал, что твой отец в отъезде до четверга.

— Да, с классом. Кто вам сказал?

— Сын моей соседки учится в его классе. Корнелия, по-моему, нам нужно поговорить. Давай сегодня вечером у тебя? Ладно?

— Кто из нас двоих может диктовать другому условия? — огрызнулась она. Теперь Анатолий снова стал мешком, который Фредерсен осторожно положил на край рва. Убрал руки. Снизу донесся негромкий стук. Опять его рожа, испачканная спермой, крикнула ей ужасные слова.

— Мы можем уничтожить друг друга, — сдавленным голосом сказал Фредерсен. — Я не хочу диктовать никаких условий. Я спрашиваю тебя. Сегодняшний вечер устроит?

— Может, завтра? — Она услышала насмешку в своем голосе, яд; она выплеснула его, произнося эту фразу, которая прозвучала как короткий конспект всей ее жизни — той, что прошла мимо.

— Ладно. Завтра вечером, в восемь.

— Хорошо, в восемь.

Фальшивые письма она сожгла в кафельной печке.

Уже к среде Тойер превосходно подготовился к поездке. Напуганный начальством, он почти не высовывал носа из дома. Но никакой медийной катастрофы пока еще не случилось. А Ильдирим приняла его предложение. Как там все получится?

Фредерсен сидел в гостиной напротив Корнелии.

— Ты сказала, что хочешь нас заложить. Она не ответила.

— Ты понимаешь, что произойдет, если ты попадешь за решетку? Ты понимаешь, какой шум поднимут газеты и прочие СМИ? Девочка убила одноклассника. Такое случается не каждый день. А твой отец? Чем это обернется для него?

— Перестаньте, — холодно заявила она. — Что будет с вами — вот что вас волнует. Ведь вы хотите продолжать и дальше? Или Анатолий был последняя ваша… — Она запнулась и с трудом выдавила из себя: — любовь?

Фредерсен вздохнул и хрустнул костяшками пальцев. Корнелия ненавидела этот звук.

— Вероятно, теперь мне придется очень долго быть крайне осторожным. Еще я подам прошение о переводе в другую школу. Я уеду отсюда и не буду вести ваш класс. Так что нам надо продержаться лишь до лета.

— Мне прислали назад мой альбом, — сообщила Корнелия; ее пробрал ледяной ужас при мысли о том, что они с Фредерсеном сообщники. — В полиции поверили.

— Хорошо, — кивнул Фредерсен. Потом добавил: — Я ненавижу тебя.

Да, конечно. Он ненавидел ее. Она отняла у него Анатолия. Корнелия уставилась на него. Может, он убьет ее? Месть и устранение сообщницы — две веских причины. Она почувствовала, что ей страшно. Значит, она хочет жить.

— Я вернусь в школу. Все будет нормально.

— Обязательно, — подтвердил Фредерсен. — Но нам надо принять меры предосторожности, на тот случай, если за нами кто-нибудь будет шпионить.

— Кому это придет в голову?

— По-моему, комиссар не очень доволен результатами расследования. У меня создалось такое впечатление.

Утро четверга, вот уже десять минут как утро.

Зенф сидел в своем сером кресле. Он закрыл все окна. Усталость, преследовавшая его последние несколько недель, иногда сопровождалась болями. Когда он думал о долгом переезде, о тесной комнате в отеле, ему становилось плохо. Как он все это выдержит?

Вещи он собрал уже давным-давно, и прежде всего положил снотворное. Обычно он глотал одну таблетку в неделю: врач настоятельно предупредил, что в противном случае ему грозит зависимость. Но теперь придется принимать их чаще, иначе никак.

Ради пробы он лег в постель и закрыл глаза. Тучи, молнии, события его жизни — перевозбуждение, мозг сам посылал ему картины. Зенф нажал на кнопку лампы-ночника и опять закрыл глаза; сквозь закрытые веки просачивался свет, розовый, как мясо.

Сердце колотилось, он опять сел. Предупреждение по поводу таблеток в той же мере касается и алкоголя. Принимать лишь в крайних случаях и как помощь, но лучше обойтись без него — так сказал врач.

— Господин Зенф, все-таки есть что-то, что вас особенно заботит?

— Нет, нет.

Коллеги сделали ему подарок на Рождество. Хафнер взял выбор на себя, и с тех пор у Зенфа появился маленький домашний бар. Впрочем, можно ли его так назвать, когда там помещаются всего две бутылки? И как раз виски, которое он терпеть не может, и арманьяк, вот его он любил и приобретал в Эльзасе. Но сейчас он открыл виски — сотая попытка прогнать демонов. Ощутил запах — и, едва успев поставить бутылку назад, бросился к раковине.

К пяти часам утра он забылся беспокойным сном: крики, которые не могли вырваться наружу, дрожь, такое чувство, будто находишься в эпицентре взрыва, заполнившего все, развеявшего все, что было, а заодно и будущее.

Запикал будильник: шесть часов. Они договорились на семь. Ему пришлось держаться за штангу душа, чтобы не упасть; он стоял под струями и тихо скулил.

Потом заглянул в зеркало. Желтое, усталое, морщинистое лицо ужаснуло его, но ему, как ни странно, удалось сделать то, чему он научился давным-давно: надеть свое повседневное лицо поверх настоящего, разгладить его черты, заставить глаза блестеть, хоть чуточку побыть нахальным Зенфом.

Перечный баллончик, охотничий нож, газовый пистолет, все, что еще может понадобиться.

Он огляделся по сторонам, прежде чем запереть дверь дома. Все могло пойти наперекосяк, и тогда он вернется назад уничтоженным или, еще чище, ненавистным и уволенным. Возможно, правда окажется за ним, но он все равно не знал, как перенесет и это.

Он запер дверь и вышел на улицу, к парковке, целеустремленно и с неожиданной бодростью.

При более удачном варианте весы-коромысла останутся неподвижными. Тогда мы будем знать, что шарик, отличный по весу, надо искать под номерами 9,10,11,12

Температура больше не поднималась, но Бабетта чувствовала в последние дни слабость и уже легла в постель.

Ильдирим сидела внизу на коричневом кожаном диване и пыталась собраться с мыслями.

Итак. Дни ожидания в Киле. Вернее в примыкающем к нему Кронсхагене. Отель «Бухе» на Матенхофсвег, название отеля и улицы ассоциировались с чем-то нордическим и невкусной кухней.

Иногда ассоциации оправдываются — особенно по части кулинарии.

Ильдирим прислушивалась к звукам в доме: скрип на верхнем этаже — это Бабетта пошла в туалет, скрипят половицы; глухой рокот — включился холодильник, почему-то его слышно в гостиной, ага, понятно — открыто окошко на кухню.

Девочка уже поправилась настолько, что они смогли поехать на экскурсию по Килю. Кильская бухта прелестна — почему нельзя было высадить там бедных туристов? Вместо этого их потащили смотреть «дворец» — буровато-красную коробку из кирпича. Бабетта в приступе гейдельбергского патриотизма бубнила что-то непочтительное в полупустом автобусе, пока ее не попросили замолчать какие-то супруги пенсионного возраста.