Но все это пол-беды по сравнению с сообщением Тойера (звонок раздался, когда они с Бабеттой были на вокзале в Киле): он не может их забрать, поскольку в его машине едет вся (!) его группа. Правда, успокоил, что приятели поселятся в соседнем отеле.

— Ну, то есть, я могу тебя забрать, но сначала должен отвезти ребят.

— Что у вас опять произошло?

— Ничего! Потом объясню. Короче, сейчас я везу ребят, но потом могу…

— Не трудись! Я поеду на поезде. Ведь я уже на вокзале.

— Верно, тут ходят поезда… с вокзала.

(В трубке раздался явно нетрезвый голос Хафнера: «Где, где ходят поезда? Я не вижу поездов…»)

Чуть живая Ильдирим с сильным шумом в ушах и больная Бабетта приехали в два часа дня; ясное дело, их никто не встретил, не было и такси.

Пока они добрались до дома, на часах было почти три. У Ильдирим болело все тело, ее душила ярость.

Слово за слово дело дошло до бешеного скандала, его кульминацией стала мелодраматическая фраза Тойера: «Тогда я тоже буду жить в отеле!»

— Разумеется, и отправляйся поскорей, пожалуйста!

Ильдирим прошла на кухню, которая, как и комнаты, была выдержана в светлых тонах, — ей это не нравилось. Сам же дом был красив: старинный, кирпичный, с широким фронтоном. При нем маленький садик, такой заросший, что мощенная плиткой дорожка была почти не видна; крытая терраса, маленький дворик. От дома открывался роскошный вид на старую гавань, неплохо сохранившийся центр города и бухту.

На полу стояла огромная коробка с кухонной утварью. Тойер, невероятно гордый своим хозяйственным подвигом, сообщил, что он закупил все по списку Зенфа.

Как можно было предположить, что все лето в доме не было, например, чашек? По-видимому, это озадачило и Тойера, вот только поговорить об этом они не успели. И несмотря на обещание, которое пробормотал гаупткомиссар, что ребята будут жить в отеле и Ильдирим их даже не увидит, несмотря на то, что отель под названием «Зигфридверфт» отчетливо выделялся своими красными стенами над бухтой, до которой от него было три минуты ходьбы, в коробке лежало не три, а целых шесть кружек, а Хафнер до отказа набил холодильник спиртным по своему вкусу. Что ж, против этого она сейчас не возражает. Ильдирим откупорила пиво «Фленсбургер», открыла дверь во дворик и закурила сигарету.

Надо думать, предполагалось, что его приятели будут торчать здесь все время.

Тойер точно такой же, как остальные мужики. Дома ему нужны еда, питье, секс, а настоящая жизнь проходит в мужском коллективе.

Она понимала, что, вероятно, несправедлива к нему, и опасалась этого. Так что им предстоял серьезный разговор.

Она взглянула на часы. Сейчас он должен явиться. В самом деле, Тойер проявил пунктуальность — раздался стук в дверь.

Они сидели рядом, но все-таки как будто каждый сам по себе. Тойер тоже взял пиво и попросил у нее сигарету.

— Я действительно сожалею, — произнес он в четвертый раз. — Все произошло так быстро. Нам показалось логичным и закономерным, что мы все поедем сюда. А теперь у меня впечатление, что мы не знаем, чем тут заняться.

Ильдирим вздохнула:

— Я-то знаю, чего хочу. Тойер, я хочу, чтобы Бабетта поправилась. А ты… Только не надо мне рассказывать, что ты уже забыл о мальчишке из этого города. Хотя теперь мне на это наплевать.

Тойер печально посмотрел себе под ноги:

— Это называется «профессиональная деформация». Конечно, ты права — я записал адрес матери Анатолия. Хочу выразить соболезнование…

— Я понимаю, но еще раз повторю, что не хочу иметь к этому никакого отношения.

— Я тоже это понимаю. — Тойер взял ее за руку. — Значит, мы все-таки понимаем друг друга!

— Ты вкладываешь в это слово слишком большое значение. — Она не убрала свою руку, но и не ответила на его пожатие.

Тойер сделал вид, будто не заметил этого, и продолжил:

— Меня очень беспокоит Зенф. — И он рассказал о его странном поведении, в том числе и о своеобразном — как казалось задним числом — планировании отпуска.

— Ты хочешь сказать, что это Зенф хотел привезти вас сюда?

— Я почти уверен, что это так. И тогда причиной может быть недавнее расследование. Но если он что-то знает или о чем-то догадывается, тогда почему не говорит?

— Вот видишь, Тойер, все идет по-старому. Мы говорим не о нас, а о расследовании.

— О господи! Что я могу поделать? — Тойер выпил пиво и взял следующую бутылку. — Скажу Хафнеру, чтобы хранил свое пойло где-нибудь в другом месте… Да, после того как мы сюда прибыли, он куда-то исчез — это я опять про Зенфа. Сказал, что пошел прогуляться, уже несколько часов прошло… Но ведь холодно и темно…

Лицо Ильдирим стало каменным. Этого Тойер не мог не заметить и мгновенно отреагировал:

— Ладно, я пойду в отель.

Кажется, он надеялся, что она его удержит, да она и сама немножко надеялась, но промолчала.

Потом она пила пиво, грызла попкорн, немного поплакала, снова нарушила свою клятву курить только на улице либо вообще не курить. Зазвонил телефон, она испуганно взяла трубку, это был Тойер.

— Вообще-то я тут, внизу, — сообщил он.

— Давай утром поговорим, Йокель? Я больше не могу. О'кей?

— Да-да, спокойной ночи.

— Тебе тоже.

День был великолепный, без ветра, небо — синее, без облачка. Оказалось, что в Эккернфёрде есть настоящий Старый город — узкие улочки с тесно сгрудившимися домами, а в центре — величественная ратуша. Ильдирим невольно призналась себе, что город ей понравился. Они прогулялись вдоль всего променада, двинулись дальше по берегу и в конце концов, заговорившись, уткнулись прямо в колючую проволоку военно-морской базы. Повернули назад и пересекли центр. Что ж, всего-то парочка архитектурных безобразий, но ведь без них ни один город не обходится. Ильдирим растроганно отметила, что единственная лавка, торговавшая шаурмой, которую она видела, только что открылась. В старой гавани они в молчаливом согласии зашли в маленький павильончик, съели хлебцы с крабами и еще раз вышли на берег. Вокруг кричали чайки. Настоящий север. Кожу пощипывало, сырой песок поблескивал на сапогах. Они сели на скамью и стали глядеть на маленькие катера.

— Летом тут можно купаться? — Тойер говорил спокойно, почти сонным голосом.

— Конечно, можно, — засмеялась она и прижалась к нему. — Мы ведь не в Исландии!

Могучий сыщик обрадовался: наконец-то у них опять выдалось несколько радостных минут.

— На пенсии мы могли бы переехать на север, — предложил он и погладил ее по голове.

— Тойер, когда я выйду на пенсию, тебе будет восемьдесят семь лет.

Он убрал руку и усилием воли запретил себе снова говорить о Зенфе. За завтраком толстяк железно стоял на том, что накануне просто еще раз прошелся по своим летним маршрутам.