любому повороту: прийти в гости, встретить вечером у среброголосой Анаис или днем в императорском дворце, «или ещё где-нибудь в удобное для вас, Габриэлла, время».

Что ж, ей понравились практически все предложения, и поэтому Габи решила, что сначала, как и собиралась, поедет к Марии, а затем уже вместе с герцогиней Перигор отправится на чаепитие к принцессе. При этом, учитывая, что полуденный чай в императорском дворце подают почти в два часа дня, Габи успеет заехать домой и переодеться. Однако возможно и совсем другое развитие событий. И, если задушевный разговор с подругой затянется, — а Э клана Мишильер и сама была не против узнать все свежие новости, включая циркулирующие в обществе слухи и «смелые предположения не названных по имени лиц», — то, наверное, имеет смысл взять с собой на всякий случай камеристку и туалеты на смену.

«Значит, посадим её с телохранителями в машину сопровождения, и кто-нибудь из парней, если потребуется, поможет Камилле, перетащить в шато дю То кофры с одеждой и прочим всем. Замечательная идея!»

Так она и поступила, и, как оказалось, не зря, потому что посиделки, — с миндалем и фисташками в меду и сладким айсвайном[59] — затянулись надолго, практически до самого полдничного чаепития. Они болтали с герцогиней Перигорской, смеялись, пили вино и снова смеялись, если уж не хихикали, но при этом Габи никак не могла отделаться от мысли, что все это мишура и маскировка. Отвод глаз, потому что Мари, похоже, говорит одно, а думает о другом. Сначала, это было лишь смутным ощущением, но время шло, и становилось очевидно — никакой ошибки здесь нет. За словами и улыбками есть что-то, что тревожит Марию, не дает ей покоя, что-то важное, о чем она, однако, не решается или стесняется говорить. В принципе, ничего необычного или невозможного в этом не было. Габи отсутствовала в Лионе почти три недели. За такой долгий срок у Марии мог появиться жених или любовник, новая подруга или свежие неприятности.

«Впрочем, — сообразила вдруг Габи, посетовав на свою забывчивость, — у неё и старые неприятности такие, что только врагу можно пожелать!»

— Рассказывай, Мари! — сказала она строго, даже не улыбнувшись очередному пересказанному ей каламбуру барона де Лакруа.

— Габи… — споткнулась на полувздохе герцогиня.

— Что-то стряслось? — нажала Габи. — Я же вижу, в каком ты состоянии, моя дорогая. Уважаю твою силу воли, но всему есть предел, а я все-таки не чужой тебе человек. Так что тебя… расстраивает?

Она хотела использовать другое слово, — «пугает», «гнетет» или ещё что-то в том же роде, — но решила смягчить заданный вопрос.

— Покушение недостаточная причина?

— Смотря для чего.

— Для страха, Габи, для ужаса! Я до смерти боюсь, что когда-нибудь рядом со мной не окажется кого-нибудь вроде тебя!

— Вообще, боишься или опасаешься чего-то конкретного? — уточнила Габи, хотя и поняла уже, о чем пойдет речь. Вернее, о ком.

— Меня хотели убить, — ответила Мария просевшим и разом охрипшим больным голосом, — и я не знаю, кто хочет моей смерти. Больше всего пугает именно неизвестность: я не знаю кто, хотя догадываюсь, почему. Вернее, уверена: герцогская корона — достойный приз.

— Скорее всего, так и есть, — согласилась Габи, не видевшая других причин для покушения и не желавшая обманывать свою, возможно, единственную настоящую подругу.

«Если в этом мире, вообще, есть место дружбе…» — Впрочем, Мария свое право называться подругой заслужила, но тогда таковой следовало считать и Эву Сабинию.

— Проблема в том, — продолжала между тем герцогиня Перигор, — что тот, кто хочет убрать меня с шахматной доски, это кто-то, кого нет в списке очевидных бенефициаров. И это заставляет меня нервничать ещё больше. Я не знаю, откуда придет следующий удар.

Что ж, она была права. За время пребывания в шато д’Агремон, Габи не раз и не два обсуждала этот вопрос с Трисом.

— Надо внимательно просмотреть все генеалогические цепочки за последние сто лет, — озвучила Габи одну из самых простых идей, возникших в ходе обсуждения с Трисом «проблемы герцогини Перигор». На самом деле, брат, — а Габи чем дальше, тем чаще называла его своим братом даже мысленно, — давно уже отдал распоряжение клановой разведке тщательно проверить все окружение Марии Перигорской, и это было не единственным делом, которым занимались сейчас потайники клана.

— Разумеется, — согласилась с ней Мария. — Но я… О, боги! Как же сложно иногда выразить самую простую мысль!

— Мари, — Габи постаралась максимально смягчить свой голос, убрав из него любой намек на властность или требовательность, — мне ты можешь сказать, не опасаясь, все, что угодно. Обещаю, я сохраню твои слова здесь, — указала она на сердце.

— Хорошо… Спасибо! — решилась наконец герцогиня. — Габи, ты лучшая! Передай своему брату, что, если он сделает мне предложение руки и сердца, я соглашусь без колебаний. Вот!

«О-ля-ля! — восхитилась Габи. — Трис, как всегда, оказался прав».

Такую возможность они с братом обсуждали тоже и пришли к выводу, что это был бы оптимальный вариант и для клана, и для Марии, да и для него самого, наверное, тоже. Однако Трис тогда оговорился, что сам с этим вопросом спешить не будет, однако, если инициатором заключения брака выступит Мария, тянуть не станет тоже. Первый шаг в её случае означал среди прочего, что при составлении брачного контракта герцогиня Перигор не станет требовать больше того, что предложит ей тан Тристан Мишильер. Проблема в таком раскладе была одна, но крайне серьёзная: не случиться ли так, что они сыграют по чужим нотам. Что если кто-то хитроумный просто подтолкнул герцогиню к «единственно правильному решению». Непонятно, только зачем? Is fecit, cui prodest, как говорят образованные люди. Сделал тот, кому выгодно. Но кому это может быть выгодно кроме них с братом и Мари?

— Ты отдаешь себе отчет в последствиях такого шага? — спросила Габи вслух. Она была рада такому повороту, но не хотела, чтобы предложение Марии оказалось следствием момента слабости.

— Да… — кивнула Мария. — Я все обдумала. Советовалась с нашими юристами. Все согласны с тем, что это безупречное решение. Во всяком случае, для меня и для императора.

— С Эвой ты на эту тему говорила? — вопрос возник сам по себе, без какой-либо веской причины, но, возможно, сработала её обострившаяся в последнее время интуиция.

— Она говорила со мной, — подтвердила Мария.

— То есть, это её идея? — насторожилась Габи.

— Ты не думай, — всполошилась Мария, по-видимому, неправильно оценив вопрос Габи, — мне Тристан очень нравится, и с тобой тогда мы станем почти сестрами.

— Я знаю, что он тебе нравится, — успокоила Габи подругу. — Но первой озвучила эту идею Эва?