В ответ их научили говорить «на здоровье» по-английски, по-немецки, по-еврейски и по-ирландски.

Андреас был горд собой, а лунный свет рисовал на морской глади узоры, когда облака плыли по небу.

— Кажется, что в Калатриаде мы были так давно, — заметила Фиона.

— Когда ночью шел проливной дождь, колотя по крыше и стенам дома. Это было всего две ночи тому назад, — подхватила Эльза. — А так много случилось с тех пор! — Она взяла Фиону за руку в знак солидарности.

У девушки навернулись слезы, а Дэвид бросил взгляд на Вонни. Как мудро она поступила, предупредив его.

Внизу возле гавани они увидели группу молодых людей, собравшихся у небольшого дома Марии и Маноса. Потом к ним присоединились другие, из ресторанов поблизости.

— Что происходит? — спросил Томас, встревожившись, не случилось ли чего.

Йоргис зорко за ними следил.

— Не видно… Кто-нибудь из вас, ребята, сбегайте разузнайте, ладно? — И он указал на одного из полицейских. Маловероятно, но возможно, кто-то собирался обвинить Маноса в трагедии. Надо было быть готовым ко всему.

Вонни тихо сказала:

— Все в норме. Кто-то из молодых предложил станцевать в память о Маносе и его друзьях возле его дома, в память о том, как тот любил танцевать сиртаки и другие танцы.

— После похорон у нас танцевать не принято, — возразил Йоргис.

— Это необычные похороны, — тихо произнесла Вонни.

Они увидели, как двенадцать мужчин в черных брюках и белых рубашках встали в ряд, положив руки друг другу на плечи. Послышались несколько аккордов бузуки, и танец начался. Склоняясь, покачиваясь, подпрыгивая, они двинулись в танце, так же, как это делал Манос с друзьями всего несколько дней тому назад.

Мария с детьми сидела на стульях у своего маленького дома. Когда эти дни станут далеким воспоминанием, возможно, дети будут помнить эту ночь в Агия-Анне и тоже станцуют в память об отце. Толпа все росла, и было видно, что даже люди, наблюдавшие танец издалека, вытирали слезы.

Затем все стали хлопать в такт музыке и танцу, безучастных не осталось.

С веранды полицейского участка тоже глядели на это действо, не сводя глаз и не помня времени. Это было так непохоже на все увиденное прежде.

Эльза тоже начала прихлопывать в такт музыке, к ней присоединился Томас. Дэвид с Фионой переглянулись и тоже стали хлопать, а потом и Вонни, молодые полицейские и Андреас с Йоргисом. У них глаза тоже были полны слез.

Эльза протянула бумажную салфетку со стола Фионе, которая плакала открыто.

— Как это замечательно сделано, — сказала Фиона, когда смогла говорить. — Не забуду эту ночь до конца своих дней.

— Я тоже, — согласился Томас. — Мы должны гордиться, что смогли разделить их скорбь.

Остальные не решились вымолвить ни слова.

Но неожиданно ясным голосом Фиона вдруг произнесла:

— Эти звезды освещают не только Афины, но все наши дома. Интересно, что наши близкие делают теперь и знают ли, что делаем в этот момент мы.

В доме Фионы, как всегда, говорили о ней. Мать разглядывала фотографии Агия-Анны в «Ивнинг герольд».

— Представь, если бы Фиона была в этом месте! — сказала она с удивлением.

— Представить! — заворчал ее супруг.

— Но, Шон, она правильно сделала, когда позвонила, чтобы мы не беспокоились. Она хотя бы подумала, что мы волнуемся за нее.

— А почему мы должны волноваться? Мы не знали ничего, где она, кроме того, что она потащилась за этим подонком. — Отец Фионы не нашел ничего хорошего во всей этой ситуации. Он схватил пульт от телевизора и начал переключать программы. Жена встала и выключила телевизор.

— Маурин! Зачем ты это сделала? Я хочу посмотреть.

— Нет, ты не собирался ничего смотреть, просто не хочешь говорить о Фионе.

— Сыт по горло Фионой, — бросил он. — И мне безразлично, приедет ли она на серебряную свадьбу.

— Шон! Как ты можешь такое говорить.

— Что говорю, то говорю. Чего ей тут делать? По всякому поводу хныкать, виснуть на этом недоделанном идиоте, говорить нам, что мы не понимаем его?

— Она ребенок твой точно так же, как и мой.

— Она не ребенок. Если верить тебе… то она уже женщина двадцати четырех лет и должна решать все сама. Именно это сказала ты, защищая ее.

— Шон, я сказала, что нападками на Шейна мы только оттолкнем ее, что она достаточно взрослая, чтобы самой выбирать. Я не говорила, что она права во всем.

— Ах… — сказал он.

— Прошу выслушать меня. Пригласила сегодня Барбару, чтобы поговорить с ней обо всем. Они дружат с пятнадцати лет, и она расстроена не меньше нас.

— Ничего подобного. Она такая же несносная, как Фиона. Если вдруг появится накуренный дурью пьяница и неудачник, вроде Шейна, она тоже не устоит. Они все такие в наши дни.

— Мы не должны разговаривать с ней в таком тоне. Нам надо быть более открытыми с Фионой, сказать, что мы всегда здесь, если понадобимся ей.

— Не уверен, что всегда буду к ее услугам. Она наговорила обидных вещей и тебе и мне, помнишь?

— Это потому, что мы сами наговорили ей гадостей про Шейна. — Маурин пыталась быть справедливой.

— Она бросила семью, дом, хорошую работу… ради чего? Ради этого гнусного наркомана!

— Шон, сердцу не прикажешь.

— Нет, прикажешь. Мы же не ищем лунатиков, как Фиона. — Он был непреклонен.

— Она не думала, что влюбится в лунатика. Разве ей было бы не легче влюбиться в какого-нибудь приятного бухгалтера, или врача, или кого-нибудь с собственным бизнесом? Но этого не случилось.

— Ты вдруг стала такой доброй, — фыркнул он.

— Признаюсь, что очень была тронута ее звонком, когда случилась эта ужасная трагедия. И не важно, знали мы о том, что она там, или нет.

Послышался звонок в дверь.

— Это Барбара, будь умницей, не дури, пожалуйста, Шон. Возможно, она теперь наша единственная связь с Фионой, наша единственная надежда.

— Она тоже ничего не знает о мадам, — огрызнулся он.

— Шон!

— Ладно, — смирился он.

В доме Дэвида, расположенном в дорогом районе Манчестера, все смотрели теленовости о событиях в Агия-Анне и говорили о сыне.

— Ужасно, наверное, было видеть все это, — сказала мать Дэвида.

— Должно быть, очень страшно, если он позвонил домой, — согласился отец.

— Его нет уже шесть недель, Гарольд, но мы получили от него десять писем. Он не забывает нас.