конецъ фойэ распахнулась, и струя блѣдно-синяго свѣта ворвалась въ фойэ“.

„Публика хлынула въ открытую дверь".

„Мы вошли вслѣдъ за всѣми“.

„Кровь ударила мнѣ въ голову, и жгучій стыдъ буквально переполнилъ все мое существо".

„Прямо предо мной въ глубинѣ комнаты чуть-ли не полстѣны занимала задрапированная голубой кисеей картина".

„Изображалась гнусная сцена утонченнѣйшаго парижскаго разврата". Реализмъ билъ во всю. Детали, видимо, сладострастно смаковались „опытнымъ" художникомъ. Наглымъ цинизмомъ дышалъ каждый мазокъ кисти".

„Я отвернулся и въ глаза мнѣ ударило еще болѣе отвратительное зрѣлище".

„Сотни раскраснѣвшихся, потныхъ лицъ, дышащихъ послѣдней степенью страсти, налитые кровью глаза, искрящіеся тупымъ, безумнымъ блескомъ взоры. Каждая жилка трепетала въ этихъ животныхъ физіономіяхъ, искаженныхъ отвратительнымъ чувствомъ извращеннаго сладострастія".

„Трудно сказать, что производило болѣе грязное ощущеніе: картина-ли, или разгоряченная ею публика?"

— „Выйдемъ отсюда! — шепнулъ я своему спутнику, также, видимо, слегка возмущенному этимъ зрѣлищемъ".

— „Да, марка черезъ чуръ высока! — пробормоталъ онъ, увлекая меня сквозь толпу въ боковую дверь".

— „Посидимъ въ библіотекѣ, а потомъ прямо пройдемъ въ концертный залъ".

„Въ библіотекѣ мы очутились одни"…

— „Неужели снаружи ничто не обличаетъ характера библіотеки? — подумалъ я и самъ устыдился своей наивности".

„Въ углу, слегка прикрытая тяжелой бархатной портьерой, бѣлѣла гипсовая фигура обнаженнаго мальчика съ цинично сложенными руками".

— „Здѣсь исключительно иностранная литература, — сказалъ мнѣ мой спутникъ, — изъ русскихъ только Кузьминъ принятъ въ библіотеку клуба. „Санинъ" Арцыбашева признается панацеей мѣщанской нравственности".

— „Однако, какая все таки гадость! — не удержался я. — Эти картины! Это возбужденіе пресыщенной животной толпы!"

— Ну, это вы напрасно, — хладнокровно отвѣтилъ мой знакомый. — Я васъ понимаю. Несомнѣнно на первый разъ такая степень высока! Она можетъ даже оттолкнуть. Здѣсь необходима постепенность! Вы послѣдовательно должны пріучиться постигать красоту сладострастія. А вѣдь оно-то, сладострастіе менѣе всего въ общепринятыхъ формахъ мѣщанскаго женолюбія. Оно именно въ томъ, что вы называете извращенностью чувства".

„Мой спутникъ позвонилъ прислугу и потребовалъ ликера".

— „Для перваго раза хоть одурманьте себя, — сказалъ онъ, — а то вы рискуете не быть въ состояніи пробыть здѣсь до конца вечера".

II.

„Мелодичный серебряный звонокъ нарушилъ нашу бесѣду".

„Пойдемте! — сказалъ мой спутникъ, — сейчасъ концертное отдѣленіе!"

„Мы вошли въ огромный полутемный залъ.

„Густой, приторный запахъ сирени такъ и обдалъ насъ, и въ сиреневомъ сумракѣ трудно было различить что либо".

„За сценой послышались тихіе аккорды арфы. Аккомпанировалъ рояль".

„Я не знатокъ музыки, но и на меня пахнуло чѣмъ-то нѣжнымъ, знойнымъ, заволакивающимъ сознаніе, доводящимъ его до отупѣнія, до страшной сверхчувственности".

„Темпъ усиливался; но не веселье, не разгулъ чудился въ тягучей повышавшейся мелодіи, — липкая тина прянаго чувства, восточное, острое, непонятное возбужденіе навѣвала эта новая для меня музыка".

„Рѣзкій аккордъ прервалъ очарованіе".

„Взвился занавѣсъ, и волны мягкаго краснаго свѣта хлынули въ залъ съ волшебно убранной живыми цвѣтами эстрады".

„На сцену выпорхнули двѣ танцовщицы въ совершенномъ почти дезабилье".

„Начался танецъ".

„Гибкія, изящныя тѣлодвиженія, томная грація и дурманящая прелесть страстныхъ порывовъ вдругъ безстыдно нарушились неприкровеннымъ цинизмомъ, грязной пошлостью, отвратительнымъ до тошноты жестомъ".

„Танцовщицы изогнулись въ дикомъ кричащемъ изгибѣ, и вдругъ изъ за сцены съ легкостью сернъ выскочило четверо мальчиковъ, — весенніе, красивые, стройные, — совершенно обнаженные".

„И какъ ни красиво гармоничное сочетаніе молодыхъ, изящныхъ, свѣжихъ фигуръ, — чѣмъ-то тайно гнуснымъ, безстыдно отвратительнымъ повѣяло отъ этого восточнаго сладострастнаго танца, возбуждавшаго истерическія вскрикиванія въ объятомъ сумракомъ залѣ".

„Но танцы окончились".

„На сцену вышла костлявая изможденная фигура юноши. Онъ былъ совершенно голъ".

— „Лекторъ эстетики, — шепнулъ мнѣ мой спутникъ".

„Отвратительная фигура сухопараго юноши безстыдно стала на краю сцены".

„Я отвернулся. Слишкомъ циниченъ былъ видъ молодого профессора".

„Длинно, скучно и отвратительно повѣствовалъ лекторъ объ аномаліяхъ своего противнаго тѣла, явившихся слѣдствіемъ неестественныхъ половыхъ желаній: кружилась голова и подступало что то къ горлу отъ цинично откровенной рѣчи безстыднаго юноши".

„Наконецъ онъ окончилъ".

„На сценѣ появился „не безызвѣстный беллетристъ-поэтъ".

„Трудно передать всю ту массу пошлости, цинизма и карамазовщины, которую рекомендовалъ поэтъ, какъ новый путь въ литературѣ, искусствѣ и въ чувствованіяхъ современнаго человѣка".

„Нѣтъ! Лучше обойти эту проповѣдь!" „Концертное отдѣленіе было закончено".

III.

— „Ваша программа закончена, — обратился ко мнѣ мой спутникъ. — Гостямъ нельзя долѣе оставаться здѣсь. Но если вы хотите увидѣть дальнѣйшее, я попрошу объ этомъ предсѣдательницу общества и хозяйку дома баронессу Ш…“

„Я махнулъ рукой. Цинизмъ атмосферы до такой степени обдалъ меня со всѣхъ сторонъ, что я чувствовалъ себя на вѣки погрязшимъ въ липкой массѣ скверны".

— „До конца, такъ до конца! — сказалъ я.

„Спутникъ мой вернулся отъ предсѣдательницы".

— „Позволила. Пойдемте въ мой кабинетъ, — сказалъ онъ, — обращаясь ко мнѣ и къ сидѣвшей рядомъ съ нимъ красивой женщинѣ южнаго типа".

„Я не помню, что произошло. Несомнѣнно на меня опьяняюще подѣйствовалъ не столько выпитый ликеръ, сколько все видѣнное".

„Но въ кабинетѣ моего спутника я помню такую картину".

„Въ купальномъ костюмѣ полулежитъ въ креслѣ мой знакомый. У него на колѣняхъ въ самомъ откровенномъ видѣ сидитъ приглашенная имъ женщина. А противъ нея сладострастно улыбается эротическая старческая физіономія".

„Изъ чувства элементарнаго стыда я лишенъ возможности полнѣе описать эту сцену. Достаточно того, что главнымъ дѣйствующимъ лицомъ являлся старичекъ — vis а vis".

„У меня закружилась голова отъ отвращенія".

„Я выскочилъ изъ кабинета моего знакомаго въ библіотеку".

,Грязное до тошноты отвратительное ощущеніе объяло меня отъ головы до ногъ. Противно было прикосновеніе собственной своей руки".

И вдругъ……..открылась дверь, и въ

библіотеку выскочилъ голый измятый мальчикъ. Истерзанный видъ его, помутнѣвшіе глаза, дрожащія руки и вся пошатывающаяся, измученная фигура слишкомъ ясно говорили въ чьей власти онъ былъ……………….

„Я собралъ послѣднія силы и вышелъ изъ этого гнуснаго омута разврата".

„Отцы, матери, учителя и воспитатели, берегитесь! Въ программу общества включено: начать съ осени пропаганду эротическихъ идей среди учащихся обоего пола".

(„Стоя. Утро“, № 45—1907 г.).

Заключеніе

По поводу этого описанія „порнографическаго клуба" намъ остается сказать только нѣсколько словъ, которыя вмѣстѣ послужатъ заключительными словами для всей нашей работы. Порнографическій клубъ, а вѣрнѣе, просто притонъ противоестественнаго разврата, является вѣнцомъ тѣхъ отношеній людей, на которыхъ держится капиталистическій строй. Постепенно въ своемъ развитіи этотъ строй однихъ порабощалъ и обезсиливалъ, а другихъ возводилъ по лѣстницѣ могущества и власти, поставивъ, наконецъ, ихъ въ такое положеніе, что и самое порабощеніе не требуетъ отъ нихъ никакихъ усилій. У нихъ, такимъ образомъ, все есть и все дается безъ труда, не исключая и власти.

Отсюда, они потеряли значеніе въ жизни даже и въ качествѣ властителей. Система строя дѣйствуетъ сама, безъ ихъ участія. А они оказались совершенно ненужными въ общей производительной работѣ, оказались „лишенными